— Твои? — спросил я.
Он молчал.
— Сапоги твои?
Он посмотрел на мои разутые ноги и пробормотал что-то непонятное. Я подумал, что он предлагает мне надеть их. Я усмехнулся.
— Ли-фу, — сказал я старику, — принеси-ка мои сапоги. Они лежат там, в сенях.
Он сделал только шаг к двери, и Пальма загородила ему дорогу. Она знала, что теперь нельзя никого выпускать из фанзы.
— Пальма, там сапоги. Тащи их сюда.
Она кинулась в сени, принесла сапоги.
— А ты, — сказал я чужому, — свои надень!
Мне хотелось проверить, впору ли они ему. И только он потянулся за сапогами, овчарка бросилась к нему.
— Пальма, фу!
Она успокоилась.
Что говорить, это были, конечно, его сапоги.
В мешке оказались ломик, гаечный составной ключ, складной охотничий нож и две бутылочки с желтоватой жидкостью. На одной из них была наклейка — череп с двумя скрещенными под ним костями. Это, несомненно, яд.
— Худого ты приютил человека, Ли-фу, — сказал я старику. — Помнишь, мы предупреждали тебя, чтобы осторожней был с незнакомыми людьми...
Он поднял дрожащие, темные руки со сжатыми кулаками, потряс ими над головой и зарыдал.
Проверив документы у тех, что спали на нарах, и убедившись, что они не связаны с чужим, я отпустил их. Они оказались жителями лесного стойбища, искателями корня жень-шень.
Чужого и Ли-фу я вывел на улицу.
Над тайгой вставала яркая утренняя заря. Я достал из кармана два куска сахару и дал Пальме. Она с удовольствием съела их.
4
...Пальма, задыхаясь, бежала по глубокому снегу, иногда проваливаясь по самое брюхо. Я ехал верхом на низкорослой, с тонкими мохнатыми ногами монголке. Нелегко и лошади итти по такому снегу в лесу, где не протоптано ни одной тропинки. У торчащих из-под снега голых кустов я спешился, привязал лошадь и пустил Пальму вперед. Она сделала вольт и принялась обнюхивать кусты. От лунного света в лесу было светло как днем. Деревья, облепленные снегом, стояли под синим, морозным небом, как гигантские белые свечи. Ветер, сдувая с наста верхний, легкий слой снега, кружил его в воздухе, не давая Пальме сосредоточиться. Поймав посторонний запах, она тут же теряла его. Но овчарка шла вперед, прерывисто дыша, и ловила что-то впереди верхним чутьем. Вдруг Пальма остановилась и с яростной настойчивостью стала разгребать лапами снег. Я подумал, что под снегом были следы чужого человека и ветер успел их замести.
Пальма покружилась на месте, насторожила уши и поджала хвост. Она всегда так делала перед тем, как совершить прыжок. Вся шерсть у нее на спине и на боках была покрыта серебристой изморозью, Я чувствовал, что Пальма устала от долгого бега по глубокому снегу, и решил подбодрить ее.
