— …Гребцам в шлюпку!
Доктор, конечно, раззевался и в шлюпку упал последним.
— Шлюпку на́ воду!
Боцман валится сверху.
— Смирна!..
— Вольно!
— Вольно!
— Пошел ходов-вой!
На полубаке вцепились в ходовой конец, и шлюпочка, ласточка, — пошла.
— Уключины вставить, весла разобрать!.. весла!.. на воду! Раз!
Счет задан, и боцман молчит. Гребцы, сопя, выламывают весла. Боцман молчит, он оглядывается на корабль, где в «корзине» на мостике стоит Блондин и свернутым флажком указывает курс.
— …Весла по́ борту! — не дай бог «утопленника» зашибить, и Доктор, которому полдня объясняли задачу, довольно ловко для первого раза выдергивает круг из воды. Боцман разворачивает флаг и вставляет флагшток в гнездо.
Время!
На мостике старпом выключает секундомер и отрывается от бинокля.
Гребцы выдохлись. Мыслимо ли — с декабря не гребли.
Счастливый Доктор вертит головой, прижимая к груди мокрый круг. До пупа промокнет — догадается положить.
«Две восемнадцать», — сообщают флажками с корабля. Обидно. До прошлогоднего рекорда почти сорок секунд. На спуске шлюпки завозились. Гребли плохо. Волна… Надо тренироваться.
— Весла! — говорит боцман. Подбирают остальные круги. Доктор вымок до ушей. Холодно. Июнь, солнце, но ближний берег не Африка, а совсем другое место.
Возможно, с корабля просигналят «Шлюпке к борту», подымут, милую, на борт и проиграют «человека за бортом» еще разиков пять, а возможно, дневной план уже выполнен и Блондин беззаботно отмашет флажками: «Старшине шлюпки. Шлюпке следовать в базу. Курс двести семь. Командир». На фалах выбросят пестрое «Счастливого плавания», потом — то же по международному своду: старпом проверяет молодого Мишку Синькова.
Тогда все выжидательно посмотрят на боцмана: он был на мостике и знает, сколько до бухты.
— Восемь миль, — буркнет боцман. И в шлюпке вздохнут.
Мичман Леонид Юрьевич Раевский двадцатый год мичман, а всего оттянул на действительной тридцать лет; пройдя войну, службу на всех флотах и кораблях всех классов, он умеет разбираться во многих вещах и первым делом — в нехитром и противоречивом матросском механизме. И сейчас, отвалившись на заспинную доску (другой в мягком кресле так вкусно не устроится), он может совершенно точно сказать, что́ у его орлов на сердце и под печенкой.
Они раззадорены первым в эту навигацию шлюпочным учением и досадуют на себя, что не выступили в полном блеске, — но, с другой стороны, они помнят о разумной постепенности и раздумывают о том, что восемь миль для начала — многовато. И прежде чем браться за весла, им нужно каким-либо образом примирить себя с необходимостью грести эти самые восемь миль. Иначе выйдет не гребля, а чистой воды мучение. Знает боцман, что первым вздохнет Кроха Дымов:
