— Служить бы рад.
— Это ты брось… Хорошие ребята у тебя, боцман. Но — гордецы. Ох гордецы! Мне бы их — молодыми…
— Эге. Они такими и пришли.
— Двумя кораблями я командовал, и оба выводил в отличные. И этот — выведу. Выведем, Юрьевич?
— Пожалуй, соглашусь. Приму торпедолов.
— Жа-аль. Вот тебе честное: жаль. Давай — по последней. Добрый праздник. С победой?
— С Днем Флота.
20
Шикарные, заслуженные были весла.
— Выпить бы, — сказал Иван.
Выпить было бы очень даже здорово.
— Перебьешься, — сказал Кроха.
Великое слово — перебьешься. Очень многого не хватает порой человеку. Письма, например. Простого тепла. Но есть щепотка табаку, и слава богу: перебьемся. А когда курить нечего… Перебьемся.
— Пошли курить.
Закурили не спеша и с толком, с обстоятельностью людей, умеющих ценить безделье, спокойную погоду и тепло полуденного июльского солнца, сухость и чистый вкус настоящих ленинградских папирос. На банку рядом с Шуркой присел Блондин, взял папиросу, понюхал, разминая, закурил, прищурился на солнце и безмятежно, негромко — для одного Шурки — сказал:
— Спать иди. Хорошее дежурство. Готовность главных машин к двум ноль-ноль. Погрузка торпед — ноль часов.
— Уже сообщили? — так же негромко, чтобы не мутить покоя остальных, спросил Шурка.
— К ужину сообщат, — безмятежно сказал Блондин. Солнце и ясный табачный дым порождали в голове приятное кружение.
Шурка кивнул: принял к сведению. Блондин получил информацию неофициальным путем, но сомневаться в ее достоверности нужды не было. Значит, нужно идти спать.
— Привет, мальчики! — Придерживая бескозырку, с трапа прыгнул Женька Дьяченко.
— Здорово, — добродушно ответили ему. — Что ж ты, гад? Против родного парохода? За десять суток продался?
— Ребята!..
Все они понимали. Женился Женька весной, почти в одно время с Лешкой, и также видел жену после свадьбы раза два или три, а жила она — в трех часах езды.
— Знакомьтесь. Валентина.
Валя стояла на стенке, с любопытством разглядывая знаменитый «полста третий»: такой же, как все корабли. Корма, стальные тросы, протянутые на причал, кусок палубы с ободранной кое-где краской, огромная лебедка, надстройка с тяжелыми головами прожекторов, по боковым проходам палубы уходили куда-то вглубь рельсовые дорожки, а выше — смешение кранов, стрел, оттяжек, трапы, поручни. Краска блестела на солнце. Ничего особенного, а уж тем более красивого она не видела. На палубе возле лебедки — несколько чужих ребят в старых робах. И
