Так прошло лето. Окончание каникул положило конец жизни трамбовщика, я снова вернулся в училище. Начало второго семестра сопровождалось полной сумятицей. «С трудоустройством труба», — в один голос твердили старшекурсники. Даже если бы не их стенания, любой знал, что грянул мировой кризис. Кругом шептались, что аттестаты можно выкинуть на помойку, что переименование в Училище информационных технологий повысит процент трудоустройства, но все эти прогнозы были всего лишь уткой. Старшекурсники упали духом, облака плыли, у меня пересыхало горло. Жизнь — это поезд. Поезд, рассчитанный на 180 пассажиромест, но в который в действительности должны сесть четыреста человек… душный…
Длинный странный летний сезон закончился, зато началась длинная странная осень. Итак, сентябрь подходил к концу, когда заболела мама. Она очень долго работала уборщицей в торговом центре, отчего переутомление, или как его там, свалило ее с ног. К счастью, маму сразу доставили в больницу. Однако точный диагноз поставить не смогли, сказали только, что нервы, или как их там, истощились до предела. «Давайте обследоваться», — так сказал доктор. Нужны постоянные обследования, так сказал доктор…
Войдя в больничную палату, я увидел отца, держащего маму за руку. «Как мама?» Вместо ответа отец молча взглянул на меня… удрученно и мрачно… словно страус, вдруг посреди саванны оставшийся без одной ноги. Я подумал, что в действительности до сих пор наша семья хорошо шла, нет — резво бежала. Мамина зарплата, которой больше не будет, расходы на бабушкины лекарства, которые никуда не денутся, предстоящие расходы на мамино лечение… Папины глаза — только тогда я узнал, что они пепельно-серые. Как бы это сказать? Они были такого пепельно-серого цвета, как потухший дисплей калькулятора с севшими батарейками. Все… он больше не считает. И я не осмелился считать. На неосвещенной больничной пожарной лестнице я позвонил Гуру.
Мой классный руководитель оказался относительно понимающим человеком. «Крепись, я все устрою», — сказал он. Итак, мне было дозволено пропускать первую пару, благодаря чему я снова смог подрабатывать трамбовщиком. Я снова должен был отвечать за общечеловеческий поток, который частенько выносил пред мои очи отца, похожего на оборвавшийся стебель морской капусты. Точно, посуди сам. Чем отец обедал? Поди, голодал все время. Я запихивал и снова запихивал в переполненный вагон отца, который стал легче котомки с обедом. Под холодным осенним ветром и напором моих рук отец иногда съеживался, иногда обвисал, иногда трепыхался, — чувствовал я. Ой, с плачем летящий по холодному ветру, по стуженному ветру одинокий дикий гусь.
