.
Реакция тоже не дремала, так что время вольнодумства было в то же время эпохой жесточайших религиозных войн и инквизиторских преследований. XVII в. начался с того, что 17 февраля 1600 г. в Риме был сожжен Джордано Бруно. В 1619 г. по приговору тулузского парламента его ученика Училио Ванини по отрезании языка сожгли на костре. В 1622-м в самом Париже, на Гревской площади сожгли безбожника Жана Фонтанье. Таким образом, всякий, чье мнение расходилось с мнением католической церкви, должен был иметь в виду возможность подобного исхода.
И тем не менее, интеллектуальная жизнь бурлила. Нищие поэты, эта, по выражению Маня, «своеобразная республика, откуда доносились лишь стоны, сетования, ламентации всякого рода, республика отщепенцев»[132], ежедневно собирались в книжных лавках, которых в одном только Ситэ насчитывалось двадцать четыре. Они жаждали заработка, но не получали ничего. В отличие от эпохи просвещенного Генриха IV, время правления Людовика XIII было скудным. Этот монарх не жаловал ни науки, ни изящную словесность. Он не дал ни гроша Эду де Меере, поднесшему ему первый том своей «Истории Франции», а пенсион назначил лишь пяти литераторам.
По счастью, кардинал Ришелье был полной противоположностью своему неумному и неграмотному монарху. Современники называли его «пожирателем книг», и действительно, его начитанность поражала и современников, и потомков. Он поощрял писателей и выступил создателем Академии, призванной блюсти чистоту французского языка. Рассказывали, что жажда прославиться на поприще литературы довела его до того, что он просил Корнеля «уступить» ему своего «Сида».
В 1635 г. по распоряжению Ришелье была основана Французская академия. Целью создания этой институции было развитие французского языка и литературы. Литературоцентризм стал определяющей чертой всей французской культуры и философии в частности. В 1666 г. Кольбер основал Академию наук. Это учреждение, которое должно было собрать цвет французской науки, вскоре стало объектом насмешек, ибо, как это обычно и бывает, академики больше пеклись о собственном авторитете, нежели о процветании науки. Ш. Л. Монтескьё в следующем столетии будет едко замечать, что «у тех, кто составляет это учреждение, нет других обязанностей, кроме беспрерывной болтовни; похвала как бы сама собою примешивается к их вечной стрекотне, и как только человека посвятят в тайны Академии, так страсть к панегирикам овладевает им, и притом на всю жизнь»
