— Мясо в цилиндрах доварится! — дал новую команду Кито, подцепив хороший кусок. — Поле нас ждет, Донюшка… Не сердись…
— А я и не сержусь, мужики, — просто сказала Доня. Она сидела на пеньке, скрестив на груди руки. Ну точь-в-точь настоящая взрослая хозяйка большой семьи.
Ребята оторопели — мужиками их назвали.
— Мужики, — утвердила свое слово Доня. — Раз поле пашете, кто же вы еще такие?!
И хоть ребята не пахали поле, а всего лишь распахивали картофелище, никто опровергать Доню не стал. И лестно все-таки. Мальцы, шкалда, арда, пацаны, челеда — чего только не наслушались за свои тринадцать-четырнадцать! А тут — мужики! И словно отрубила. Ни тени иронии в голосе, ни смешинки в глазах. На полном серьезе — мужики. Кито от радости частушку сочинил:
— Ай, да Доня, ай да свет, мужики в тринадцать лет!
И, сознавая свое величие, «мужики» еще яростнее заработали ложками. А Доня смотрела на них и беспричинно улыбалась. Попав в лихую военную годину из большого города в деревню, она, напуганная самолетным ревом, разрывами бомб, своими глазами увидевшая, как на Ладожском озере вместе с пассажирами ушла в ледяную воронку впереди идущая машина, потеряла способность смеяться. Даже улыбка у нее выходила грустной — точно она собиралась заплакать. «Мама Настена», пришедшая в детдом выбирать, наверное, и взяла ее потому, что все старались понравиться «новой маме», как перед встречей с колхозницей объяснила воспитательница, и улыбались. А Доня сидела, грустно сложив руки на груди. «Господи! — воскликнула тогда «мама Настена», — да ты же деревенская! Как тебя зовут?» — «Не знаю, — сказала девчушка. — Не помню… Здесь назвали Асей…» — «Ты же, как моя дочурка, Доня, Домна! — тихо проговорила «мама Настена». — Домна ты! Донюшка…» — «Да, — тихо согласилась Ася, — имя я сама себе выбирала…» Да что же это такое война?! Детей, потерявших все — имя, фамилию, спрашивают, как бы они хотели назвать себя?!
«Пойдешь со мной?» — спросила тогда «мама Настена». «Да». — «Можешь звать меня тетей Настеной». — «Ладно. Я буду звать вас мамой На-стеной…»
«Мама Настена» хоть и была очень строгой, но научила Доню улыбаться. Первый услышанный от девчушки смех был отмечен в календаре как день рождения. Ведь ни метрик, ни прочих точных данных война не сохранила, и «маме Настене» сказали в детдоме: «День рождения установите сами».
Давно убежали на свои загонки ребята — жаркое солнце не давало надежды на купание и короткий сон под березами, чем всегда заканчивался колхозный обед, а Доня все сидела на пеньке, скрестив руки. И посуду помыл выделенный «дежурный», и костер загасил, и казан песком почистил… А Доня все сидела, не смея двинуться, — ей сегодня показалось, что на этой, временно приютившей ее земле она сможет остаться навсегда. На всю жизнь!
