Вмиг с холстины исчезло все. Остались, как воспоминание, лишь яичные скорлупки. Даже огуречные «хвостики» и те смолотили.
— Жадины! — бросила Доня. — Невыдержанные жадины! Для вас же собиралась окрошку сделать…
Доня еще не знала — сердиться ли ей на хороший аппетит работников или радоваться. А потому в слово «жадины» вложила и недовольство, и скрытую радость. Поели, значит, поработают.
— Элементарные жадины! А квас, между прочим, еще не укис!
Квас тоже выпили.
«Культурно» отругала ребят. А они и не собирались обижаться. Их ждало поле, большое картофельное поле…
Вот бывает такое — пришел метальщик сена домой: потный, в волосах сенная кострика, чуб взъерошен, и самого одолевает такая злость, будь даже он по характеру добрее доброго. А стоит ему только на несколько минут сходить в баню, горячей водой да веничком пройтись по телу, причесаться да переодеться в чистое — и словно подменяют человека: движения становятся спокойными, исчезает раздражительность, голос добреет, и вообще весь вид его говорит — работник родился заново. Стоит ему еще повечерять за столом да отдохнуть чуток, как появится сила — и снова становись под вилы, хоть до самого утра. Так и с картофельным полем. Умыл дождь ночной, охладил летний пыл, сбил работную тяжесть — земля ведь, давая рост живому, тоже работает, — прошлись ребята гребешком-сошкой по междурядьям, сбрили сорняк, дали стеблям-корням в опору влажную черноземную мяготь — и по-новому засмотрелось поле: освежело, сбросило тоску-усталость, выправилось характером, подобрело, сбив сорняковую бороду-щетину, даже намного моложе стало, и, словно человек после банной лихости, окрепло, обещая строгим, но еще не очень пышным картофельным гнездам всю свою силу.
Так Витька и отметил, рассматривая первую распаханную загонку. Поле имело небольшой наклон, и казалось, что строчки уходят к самому солнцу, чтобы взять у него тепло, свет, чтобы снова работать-расти. Даже землю Витька считал одушевленной. Не может быть она мертвой, когда каждое поле производит на свет то, без чего не смог бы существовать и человек, — хлеб. И, вышагивая за широким шагом Серка (Черемухе и Сиренчикову достался маленький, похожий скорее на лошадь Пржевальского добряга Серко), Витька мысленно разговаривал с землей, как с живым человеком: спрашивал — хорош ли был вчерашний дождь, не сильно ли калит сегодняшнее солнце, не чувствует ли боли от острых распашек, в общем, все то, о чем можно поговорить с живым человеком, мыслящим, гомо сапиенсом, как утверждает председатель колхоза… Земля не отвечала, но, как казалось Витьке, понимала его.
