— Не суди! — поддакнула Катерина. — Я вот третьего собираюсь нести.
— Неси, Катюша, только не в подоле. Ныне робят-то удумали рожать зависимо от образования. Я ни одного класса не кончала, а семерых на лавку принесла, правда, выжило мало. Фрося педагогическое училище кончила, парничка выкормила — и все. Когда Иванко жив был и при доме, говорила я ей — рожай, пока в силе. А ей, вишь, образование не позволяло! Один ребенок — разе ребенок! Не ребенок он, а хрустальна ваза, не приведи господь, разобьется по нечаянности.
— Не говори! — согласилась Катерина. — В доме от детей должны двери скрипеть, а то какой это, к чемеру, дом.
— С чего мы зашлись-то?.. А, со стряпни… Покойную головушку моего мужа Евсея Кузьмича помнишь? Сошлись мы с ним, отделились от дома — самой надо хозяйство брать в руки. Вышла я за Евсея тепо-неумехой. Хлеб состряпаю, муженьку в корзину, а он на неделю в поле, на дальнюю заимку, едет. Я ему кулястаю неудачу, а он по-прямому молодой жене не смеет сказать. Все летичко проездил с моими кирпичами. К осени не утерпел, привел в дом соседа Фрола Букова и разговор с ним за столом завел. «Че, — грит, — у тебя, Фрол, за жена Нюська, коль хлеб нормально спечь не могет?!» — «Как не могет?» — «А так, твои калачи и на третий день мягки, а Марфины булки неделю в воде дюжат, не размокают». Я от стыдобушки чуть в подпол не провалилась. А Евсей и дале ведет. «Че, — грит, — Фрол, у тебя Нюська за жена, если рубахи то-ко человеческие шьет? Вот моя Марфа сошьет дак сошьет — мы с боровом Борькой на пару носим: день он, день я». Глядь в окно — по деревне и в самом деле наш боровок бежит в Евсеевой рубахе. А за Борькой народ от мала до велика — спектакля безденежная! Не поверишь, месяцок не показывалась на люди. А научилась и стряпать и шить. Это тебе не коклетки!
За разговорами быстро летело время. Марфа Демьяновна успевала не только говорить, но варить хворост. Румяные, сочные от масла завитушки добродушно шкворчали на железных глубоких листах. Запах теста и сливочного масла заполнил весь дом. Осторожно, чтобы не поломать и не помять хворост, укладывала готовую сдобу Марфа Демьяновна в большой гусиный пестерь.
В это время и зашла в дом Марь-Васишна. В руках она держала завернутую в холстину крынку.
— Спорынья в тесто, Демьяновна! — поздоровалась Сиренчикова.
— Спасибо, — не отрывая взгляда от шкворчавших на сковородах завитушек, отозвалась Марфа Демьяновна.
— Хворост тебе голова доверил варить?
