— Всех залечил? — спросила Доня.
— Забинтовал, — ответил Витька, смывая глину с лица. Руками зачерпнул в воде какую-то железяку, по форме старую крышку от бидона, покрутил, покрутил ее и швырнул в заросли тальника.
— Кто? — тихо спросила Доня. — Кто мог порушить березы?
— Из нашенских, деревенских, — уверенно заявил Шурик.
— Как ты определил? — снова поинтересовалась Доня. — Шурик, поясни…
— А че пояснить-то?! Кто еще по такой дороге попрется за березовкой? Сапоги дороже обойдутся. А Черемховка рядышком.
— Наши? — удивился Витька. — Неужто наши?
Доня прошла по колочку, кой-где подправила Витькины «бинты». Аккуратная она была, Доня-то. Настена Петрова после похорон мужа Парфентия всю свою заботу направила на приемную дочь. Научила ее нехитрой деревенской науке стирать, штопать, стряпать, сажать огород. И не потому, что трудно было одной управляться. А для того, чтобы не чувствовала себя Доня в доме приемной. В черемховских домах родных детей рано обучали крестьянской азбуке, а приемных порой не к делу и жалели: «Пускай поспит-понежится, сиротиночка ведь, я свово Васятку разбужу, корову проводит…» И правильно вроде, а приемному обида: «Я тоже могу!» Настена стала брать Доню и на ферму, знакомила с коровами — коровы ведь тоже имеют свой характер, и, прежде чем подойти к ней с подойником, надо свести знакомство. И Доня как-то сразу потеплела к Настене, называя ее сейчас не мамой Настеной, а просто мамой.
Шурик обернулся до деревни быстро. Шустрым он рос, Шурик-то. Без отца рос — дядя Гриша лишь временами наезжал проведывать, а жил то в районном центре, то в областном, то вообще скитался бог знает где. А без отца любой мужичок в доме — хозяин. И крыльцо подправить, и чувал-дымоход от сажи почистить, и прясло починить — мало ли дел в деревенской усадьбе.
В костре Шурик испек печенки. Удачными вышли — корочка прожаристая, тонкая, талинкой смахнул с нее уголек и стал разламывать на куске бересты картофелину.
— «Роза», — сказала Доня, определив сорт картошки на вкус.
— Скажи на диво! — удивился Шурик. — У картошки девчачье имя.
— Зря ты ее взял, — строго продолжала Доня. — Хрушкую «розу» на посадку берегут.
— Какая отличка? — лениво отозвался Шурик.
— Есть отличка, — наставляла истинно деревенского жителя Доня. — «Розу» разрезают на глазки, и она вырастет не хуже цельной. И к нашему чернозему она самая подходящая…
Шурик даже глаза свои округлил: вот те и возьми эту ленинградку за «рупь с полтиной»: знает, что «хрушкую», крупную то есть, «розу» на глазки режут.
