Он начинает напевать, ему как будто нужно издавать звуки, любые, чтобы не сразу дать себя накрыть токсичной волне, уже поглаживающей затылок. Паоло встает, наклоняется к зеркалу, лежащему перед ним плашмя, и вдыхает еще две дорожки. По вкусу понимает, что принял спидбол[24]. Бутылка шампанского свисает с его руки, он ступает медленными шагами, берет огромный косяк из пальцев Туртурро и выходит из ванной, напевая Riders on the Storm[25].
Into this land…
Оседлавший бурю.
Закрыв глаза, он танцует в центре круга. Запахи, пот, тени, шелест, музыка, ультразвук, инфранизкие частоты взяли его в кольцо, абсолютная магнитуда, черная дыра, звуковая сверхновая, засасывающая все… Он испаряется, рассеивается по комнате, парит над кипящими мозгами, спина прилипла к потолку, он больше не поет, глаза закрыты, рот открыт, в него свободно врывается воздух, тело полностью расслаблено, а рассудок мчится быстро, как соло Рэтлиджа, духовный бобслей, Трейн[26] на колоссальной скорости, только обходи препятствия, вправо, влево, опять вправо, глотай ветер, напейся этой скорости и изрыгни ее пламенем дракона, охота на дракона, железная мандала, камни вокруг него становятся серыми, и в скале высекается лицо Берди с двумя ониксами на месте глаз.
Что-то тяжело давит на живот, и Паоло открывает глаза. Он лежит на полу среди танцующих. Маленькая блондиночка уселась на него верхом и щиплет за щеки, тянет их, как будто его кожа совершенно эластична. Она покачивается, закрыв глаза, улыбается и, наклонившись, целует его. Он не противится, он существует теперь только здесь и сейчас, в эту минуту, в этом месте, в этой комнате, гигантский сгусток оргонической энергии[27], дрейфующий в космической пустоте.
СРЕДА – 0.40
Медленным круговым движением руки я стираю испарину, оставшуюся после душа на зеркале. Провожу указательным пальцем по шраму на щеке, словно ласкаю старательно, чувствую небольшую неровность моей кожи в этом месте. Рытвинку. Четыре, может быть, пять сантиметров в длину. Я ведь чуть не лишилась глаза. Этот кусочек прошлого никогда не покинет меня, выгравированный здесь, навсегда рассекший мое лицо. Пергамент запечатленного насилия. Я тяну себя за щеку, деформирую шрам.
В ту среду стояла чудесная погода, апрельский денек, уроков в школе не было, а мама рано утром уехала в Париж до вечера. Тогда в первый раз папа с бабулей отвели меня поиграть на чердак.
Когда я снова оказалась в своей комнате, я ничего не понимала. Это было совершенно бессмысленно. Голова гудела. Клонило в сон. Тошнило. И было больно. Болело тело, и болела душа. Хотелось содрать с себя кожу. Сгореть. Исчезнуть.
