Дэвид скинул с плеча упряжь, с размаху швырнул как можно дальше и стал спускаться. На полпути он вновь услышал скрип и остановился.
Взглянув наверх, вроде бы различил сквозь щели между досками неясные очертания лица и горящие глаза.
Он кубарем скатился вниз, вылетел из конюшни и захлопнул двери. Просунул в дужки замок и, опершись на широко расставленные руки, отдышался.
Приложив ухо к дверям, он долго слушал. Кроме знакомых звуков от лошадей — ничего.
Он вспомнил глаза. Какая глупость! Наверняка крыса. Значит, отмыкаем замок, идем назад и вешаем упряжь, как надо. Именно так — чтобы избавить себя от папашиной порки.
Но день быстро угасал, и в конюшне уже совсем темно. Даже просто заставить себя войти было выше его сил.
Он поспешно зашагал к дому.
(6)
Тьма не до конца размотала свой полог, но пальцы теней уже стискивали город, медленно сжимаясь в кулаки.
И ночные странники подобрались вплотную.
На конюшне лошади дрожали, ворочая выпученными глазами от сеновала к лестнице, пока фигура — с очертаниями, изменчивыми как вода, — спускалась вниз.
(7)
Поглядев на темноту за окном, шериф запер двери конторы. Он надел новую шляпу и сел за стол, спиной к зарешеченному окну, достал виски и стакан, налил изрядную порцию.
Сегодня ночной обход отменен. Без вариантов. Вероятно, и все последующие. Он думал уехать. Например, в Западный Техас или в Оклахому. Главное — убраться из Мад-Крика, и побыстрее. Он налил новую порцию. Следом еще одну.
Проклятье. Он даже напиться не способен.
(8)
Для Джима и Мэри Гласс услышать с улицы голос внучки было поистине чудом. С ее смертью уже смирились.
Они как раз думали, как известить дочь и ее мужа. Посылать письмо или телеграфировать не годилось, но кому охота ехать в Бюмонт и объяснять, глядя в глаза, что девочка пропала в дороге?
Винили они себя. Им пришло в голову предложить отправить девочку в гости в дилижансе, а после и дилижанс, и девочка считались пропавшими. До этой самой минуты.
Детский голосок, по которому они сразу узнали Миньон, звал из-за двери. Они наперегонки бросились открывать.
Мэри оказалась первой.
Снаружи, в густеющих сумерках, в немыслимо грязных лохмотьях, стояла Миньон. В одной руке, крепко сжимая матерчатое горло, она держала куклу. — Бабушка, — голосом холодным и пустым, как первое дыхание зимы, сказала девочка.
— У нее что-то с глазами, — сказал Джим, тем временем Мэри распахнула объятия. Миньон пружиной метнулась навстречу — и ее зубы вонзились в бабушкино горло, как горячий нож в масло.
