Но даже и в этот момент я все еще не понимал, не отдавал себе отчета в том, что на самом деле происходит.
Я поехал в Ленинград на каникулы, домой, к маме, вдруг — звонок телефона.
— Катя, ты здесь откуда?
— Я на Суворовском проспекте, совсем рядом с тобой. Можно приду в гости?
Почему-то вдруг я страшно заволновался, хотя сам миллион раз в Москве ходил в гости к Кате. У нас же приятельские, дружеские отношения! Стучим друг друга по плечам, при встречах по-братски целуемся. Откуда же волнение? Но я'точно чувствовал, что какие-то не такие тут, в Ленинграде, получаются эти гости…
Пришла Катя. Утро начинающейся осени лениво перекатывалось в день. Дома никого не было. По какой-то необъяснимой странности безо всякой причины мы почему-то очутились у меня дома в Ленинграде вдвоем. Я жутко застеснялся. И еще вдруг ощутил, как меня бьет страшная внутренняя дрожь, какой-то необъяснимый сумасшедший колотун.
— Что с тобой? — невинно поинтересовалась Катя.
— Дома ничего нет. Спущусь в магазин…
Я пошел, купил хлеба, колбасы, конфет, еще каких-то глупостей. Возвращаясь назад (мы жили на Херсонской улице в обычном для Ленинграда дворе-колодце, будто из романов Достоевского), вдруг почувствовал, что во дворе что-то изменилось. Задрав голову наверх, я увидел в своем окне на шестом этаже Катю. Она сидела на подоконнике, свесив ноги во двор, рыжая, длинная, необыкновенно красивая… И сейчас бы, думаю, меня такое сразило, а тогда показалось, с моим домом, да и со всей моей жизнью стряслось нечто невероятное.
Прежде из этого окна я слышал мамин голос: «Сережа, иди есть!» или «Сережа, лови, я бросаю тебе варежки!». И вдруг в этом самом окне, из которого кричали всякие бессмысленные глупости мне и кому-то другие глупости кричал я сам, сидит чудесной красоты женщина, покачивая свешенными во двор ногами…
Я вернулся. Мы попили чаю. Катя предложила поехать на залив. Была середина сентября — еще можно было купаться.
Прежде всегда получалось так, что вдвоем с Катей мы не оставались — вокруг крутились какие-то люди. А теперь мы спускались по моей обшарпанной лестнице одни. До сих пор помню ощущение страшной неловкости, боязни чего-то, продолжавшую колотить меня дрожь.
Сели в электричку. Вагон был совершенно пуст, приехали в Солнечное, пошли через сосновый лес, вышли на абсолютно пустой осенний пляж. Босиком я дошел до воды — вода была теплая.
Мы зашли в кабинки, переоделись и вдвоем стали входить в залив. Шли долго. Время от времени останавливались, разговаривали. Потом шли дальше.
