Ей было лет двадцать или немногим более. Светлое зеленое платье, свободно наметившее гибкую девичью фигуру, застенчивый румянец на белом лице и живые черные глаза — вот что напоминало в ней весну. Короткие черные волосы ее походили на хохолок птицы. Тонкая шея и руки были открытыми — руки она держала немножко откинутыми — словно крылья… «Птица-весна», — назвал ее Климов, вовсе еще не думавший подойти к незнакомке.
А она разочек даже бросила на него из-под ресниц очень веселый и словно ожидающий взгляд.
«Приглашу на следующий, — решил Климов. — Вот закончится этот вальс…» И тотчас музыка смолкла, будто нарочно, чтоб испытать решимость лейтенанта. Офицеры с девушками растекались по сторонам, освобождая на время середину зала.
Климов медлил: «Вот начнется — тогда…»
Оркестр снова заиграл, а лейтенант все еще выжидал. Боялся очутиться один на один с такой красивой в середине зала…
Он не запомнил, как прошел те несколько шагов, что отделяли его от незнакомки. Мог только надеяться, что никто не заметил ни его порывистости, ни растерянности…
Она легко и послушно положила руку ему на погон. Лейтенант двигался так, словно боялся нечаянно уронить эту руку. Не слышал музыки, сбивался с такта.
— Вы редко бываете на танцах? Хотите, поведу я? — Она не смеялась, она словно заботилась о том, чтобы ему было хорошо. Могло ли ему быть лучше?
Она сказала, что ее зовут Валя.
Потом, в раздевалке, он подавал ей пальто, отделанное чернобуркой, следил, как она, нагнувшись, застегивала блестящие ботики, и только тогда впервые вспомнил о Маше: «У нее такие же ботики. С молниями…»
Но Маша была далекой, далекой.
5
Письма Климову по ошибке пересылали в лес. Это обнаружилось на другой день после его знакомства с Валей. Его удивила не ошибка, а то, что сам он ничуть не зол на незадачливых гарнизонных почтарей.
Маша не забыла его. Она помнила и любила. И не лукавила больше, не выдумывала «испытательных сроков». Климов тоже не сомневался в том, что продолжает ее любить…
…В тот вечер он проводил Валю на одну из окраинных улочек. Он помнил: там была грязь, и девушка, переступая лужицы, крепко цеплялась за его руку. Он перенес бы ее на руках, если б она попросила. Но она даже не разрешила довести ее до калитки — остановила его на углу тускло освещенного перекрестка:
— Дальше я одна. Мой дом рядом…
— Прощайте? — сказал Климов с неожиданной для него самого вопросительной интонацией. Она улыбнулась:
— До свидания. Если хотите. Но… Я позову сама…
