Никитенко поспешно, как мог, выполнял разумные советы ефрейтора. Тот смягчился, увидев оголенного по пояс и такого послушного ему богатыря.
— Однако, сала на тебе!.. Ну валяй, теперь к окну…
Но и к окну, как и от окна, как и без швабры, ничего не получалось. Писарь, словно спортивный фоторепортер, заходил то справа, то слева, то забегал спереди.
— Да не так! Нажимай, тюря! Выжимай! Отжимай!
А потом опустился на стул, расстегнул ворот гимнастерки, и тихо проговорил:
— Иди-ка ты, братец, к черту!.. Принеси-ка мне водички… Да не в стакане, тю-уря! Ведро возьми: сам вымою!..
3
Благородные дела не остаются без награды. Так и в этот вечер. Никитенко еще не ушел из канцелярии, а за стеной, в кабинете комбата, вдруг зашумел разговор. Крынкин, оставив швабру, сказал Никитенке:
— Выдь, покури.
— Я не курю.
— Все равно, выдь…
Никитенко вышел. Писарь затаил дыхание и услышал голоса: начальственный, спокойный — майора Бархатова и недовольный, неуважительный и какой-то резковатый — капитана Ермакова. Оба офицера говорили громко. Сначала Крынкин подумал: «Схлестнулись!» Немного погодя: «Согласуются». А потом все стало ясно и поэтому не очень интересно.
Роту Ермакова снимали с учебы и направляли в лес на заготовку телеграфных столбов. «Туда его, к медведям!» — одобрил Крынкин. Оставляли только молодых солдат. «Значит, Климова. Новобранцы у него». И тут Крынкин решил, что с государственной точки зрения это не так плохо, если Ермаков уедет, а Климов останется. Столбы — надолго, до самой весны. Майор Бархатов успеет сделать из Климова человека…
Довольный собственным рассуждением, писарь отворил дверь и крикнул в коридор:
— Эй, парень, покурил?.. Вытаскивай грязь!
4
Наутро солдаты капитана Ермакова толпились в широком коридоре возле ротной каптерки. Стоял веселый говорок. Старшина Грачев выдавал солдатам рабочее обмундирование.
— Степанов! Получите. Телогрейка. Валенки. Штаны ватные. Распишитесь. Козлов! Телогрейка. Валенки, — и так без перерыва.
Солдаты тут же натягивали на себя рабочую обнову и спешили заглянуть, отталкивая друг друга, в тусклое казарменное трюмо.
— А что, братцы? Впрямь гражданскими стали!
— Без погон! А ремень обязательно?
— А ты, жених, видать, никогда такого не нашивал?
— Я часовой мастер. Мне ватное ни к чему.
— А-а! И видно! Ничего, не натрешь!
— Мне, парень, эти ватные штаны страсть как о доме напоминают: плотник я, строитель…
Под вечер солдаты, назначенные на заготовку столбов, во главе с капитаном Ермаковым покинули казарму. Лейтенант Климов, оставшийся главным на этаже, молча обошел обезлюдевшее помещение, заглянул в ленкомнату, в классы, в ружпарк. Комнаты и вся казарма казались очень большими и Климов невольно думал о том просторе действий, который открылся для него после отъезда капитана.
