Но те, кто сумел до конца остаться чистым в грязном потоке фашизма, все-таки сделали большое дело. В период, когда левые, теряя сторонников, сдавленные на узком плацдарме, вели тяжелые оборонительные бои, а правые, сосредоточив огромные силы, штурмовали их позиции, эти люди, пусть даже не создав освободительной армии, все же сумели сколотить и послать на выручку отряд смельчаков из числа крестьян, интеллигенции и студенчества… И если все-таки не все венгры целиком покорились гитлеризму, если в истекшие годы все-таки имели место выступления в защиту независимости, если из рядов внутреннего Сопротивления вышли пусть не армии, а хотя бы отдельные герои, то немалая заслуга в этом принадлежала прогрессивным писателям.
Реакция обладает острым чутьем. Она попыталась обезвредить этих писателей уже в самом начале их деятельности, заранее предвидя все ее последствия. Уничтожение произведений, скамья подсудимых, тюрьма, преследования…
«1938 год станет нашим годом!» — провозглашали миллионы нилашистских листовок, отпечатанных на немецкие деньги. Феодально-капиталистическая реакция, взгромоздившись на козлы, яростно щелкала бичом, так называемая «левая» печать прятала свой испуг под маской ехидного пренебрежения — и все же 1938 год был их годом, годом нилашистов. Им удалось просунуть ногу в дверную щель и потом с каждым месяцем, с каждым годом приоткрывать дверь все больше, пока наконец, целиком ее распахнув, они не пропустили сквозь нее опустошительную нацистскую армаду.
«Обезветрить паруса» — таков был их лозунг. Сильнее всего нилашисты раздували еврейский вопрос. В самом деле, что стоило крупному помещику или фабриканту выгнать с работы несколько тысяч или десятков тысяч каких-то евреев? И вот был издан первый закон о евреях — «на строго конституционной основе» и с красивым названием: «закон по обеспечению равновесия хозяйственной жизни». Кость небольшая, но изголодавшимся волкам было пока что погрызть.
К этой воистину драматической картине, которая явилась первым действием кошмарных испытаний, обрушившихся на венгерских евреев, примешался и элемент трагикомизма. Закон был предложен тем самым Белой Имреди, который, как впоследствии оказалось, сам был выходцем из евреев.
Впрочем, на венгерской почве упоение властью, по-видимому, развязывало языки всем премьер-министрам. И Имреди, этот черствый и осторожный банкир, оберегавший «равновесие» народного хозяйства страны с помощью архиконсервативной финансовой политики, теперь вдруг разом на высоких и звонких тонах заговорил об «удивительной революции», хотя даже для контрреволюции случившееся отнюдь не было ни удивительным, ни новым. За дымовой завесой антинилашистских призывов опять свил себе гнездо гитлеризм. «Чудо-олень» галопом мчался вперед, но за ним гналась не жалкая кучка чистокровных венгров, распаленных охотничьим азартом, а германский империализм, с его холодным расчетом и алчностью.
