Интонация вопросительная, но не слишком, – чтобы не подумал, что для меня его ответ очень важен. Хотя, возможно, это так и есть. Он пожал плечами.
– У нас групповая домашка, надо договориться о встрече.
Тут он увидел мой свитер. Я выпрямилась, чтобы он сел как надо.
– Новый свитер?
Я одернула обновку и посмотрела вниз, сделав вид, будто тоже вижу его в первый раз.
Хм-м, какой розовый пушистый свитер, как он резко отличается от моего гардероба. Как я могла выйти из дома и не заметить его на себе? Загадка.
– Этот? Мама купила. Думала, мне понравится.
Хотела добавить, что он идёт к моим глазам, но передумала. Вместо этого выпучила их на Эспена, чтобы он сам обо всем догадался. Ещё вытянула шею и захлопала ресницами. Лицо словно обожгло огнем.
Эспен не заметил моих глаз, но засмеялся.
– Необычно.
Он пошёл к школе. Я засеменила следом, свитер собрался в складки в районе живота. Он слишком теплый. Яркий. Лохматый. Теперь я это поняла. Это дурацкий свитер, и этот дурацкий цвет.
И у меня опять эпик-фейл.
* * *
В библиотеке сегодня жарко, и у меня все ещё плохое настроение. Мы забились в самый дальний угол за шкафами с книгами по истории, куда никто никогда не загля дывает. Там тихо и пусто, и можно нормально разговаривать вслух, хоть это и запрещено.
Я глубоко вздохнула. Эспен, оторвавшись от книги, поднял на меня глаза.
– Сдаюсь, – сказала я. – Я не справлюсь с этим заданием.
Эспен странно на меня посмотрел.
– Ты что, с ума сошла?
– Нет. Я смотрю правде в глаза. Осталось четыре дня до первой презентации. Это нереально.
Легла лбом на прохладную поверхность стола. Он остудился, голова успокоилась, и я снова ее подняла.
– В пятницу я буду стоять перед классом и рассказывать: «Приве-е-ет. Меня зовут Мари. И я… никто».
Скорчила трагическую гримасу. Эспен заржал.
– Ты насмотрелась всякого убожества на канале Хедди.
– Тебе обязательно так громко разговаривать?
Я закатила глаза. Эспен ответил мне тем же. Потом он наклонился и продолжил, но тише.
– Мари, ты ведь смешная.
Я покачала головой.
– Эспен. Это ты с ума сошел?
Но он не унимался.
– Да нет, серьезно. Ты смешней всех, кого я знаю. Только ты можешь что-то намутить со своими волосами и потом их отмывать, твои неловкие движения, которые ты называешь танцем, – просто угар, и только у тебя изо рта выпрыгивают икринки, когда ты начинаешь слишком громко смеяться. И я начинаю улыбаться ещё до того, как отрываю твои сообщения.
Щеки запылали огнём.
– Это правда! Сама подумай. Я с тобой тусовался не меньше миллиона часов, мне ли не знать. – Задумавшись и немного задержав на мне взгляд, он продолжил: – Вот о чём ты можешь рассказать. Что ты абсолютный нёрд
