— Иди к нам, — пело вокруг.
Не утонуть в смоляном болоте, не оказаться там, среди них, кем бы они ни были, куда бы ни звали. Сознание сформировалось узким лучом: Ромка видел, как стал искриться янтарно золотым.
Время замедлилось вокруг, застыли алчно распахнутые пасти, протянутые руки. Пронзительной молнией метнулся Ромка к собственному телу, метясь точно в переносицу.
Вспышка, мгновенная острая боль и липкий холод ледяных объятий.
Ромка вскочил:
— Прочь!!! — наконец, его голос обрел плотность и силу.
Болото испуганно отшатнулось от него, оголив сырую, безжизненную землю.
— Пашка, Санька, вставайте, — он подскочил к Пашке, с размаху саданул его по щекам. Тот застонал.
Ромка подбежал к Агафье, наступил ботинком на впившуюся в её руку чёрную пиявку, оттащил вглубь островка, попробовал посадить.
— Гаша, ты меня слышишь? Очнись! — кричал он, прислонил к стене, неистово тряся за худые девичьи плечи. — Чёрт, Гаша, очнись!
Пашка неловко пошевелился, подобрал под себя длинные ноги. Подслеповато оглянулся — очки совсем сползли с носа.
— Это мы где? — приставив разбитые очки к глазам и придерживая их испачканными грязью и тиной руками, он озирался по сторонам.
— Тихомирова оттащи от края! — заорал Ромка, заметив, как мощный протуберанец вырвался из жижи, изогнулся и коброй бросился к Саньке.
Пашка схватил друга за лодыжку, подтянул к себе: смоляной язык с противным шлепком стукнулся о камень и стёк в болото.
Тихомиров застонал и тут же подскочил, как кипятком ошпаренный:
— Что за жесть?! — прохрипел.
Зашевелилась Агафья в Ромкиных руках: выпрямилась, с трудом разлепляя веки.
— Там, в болоте, твари какие-то, — пояснил Ромка. — Пасти зубастые, руки человеческие. Утянуть на дно пытаются. Не знаю, что это такое — не спрашивайте, очухался за пару секунд до вас. Но точно знаю, отсюда надо выбираться.
Пашка приставил к глазам половинки очков, запрокинул голову.
— Ого, — присвистнул он, разглядывая отвесный обрыв. — Есть идеи, как наверх забраться?
Ромка смотрел мимо него: за Пашкой стеной поднималось ожившее болото.
* * *
Сенька Стефанович, за немалый человеческий рост, рыжую шевелюру и буйный характер прозванный в школе Горынычем, брёл запутанными коридорами и чертыхался: свернув с основной дороги он не сразу сообразил, что остался один. Но, что странно и не поддавалось никакому объяснению, дорога назад не привела его к развилке. Хотя он готов был поклясться на чём угодно, он отчетливо слышал голоса друзей. Но его разделяла с ними внезапно выросшая стена, сырая и холодная.
