– Ну, как же нет Украины, а язык, а культура? – уперся Сенька.
Ученика ленинградской средней школы было не так-то просто переубедить…
– Язык? А он на каком языке, этот твой Гоголь, пишет? На какой такой «мове», а? Ах, на русском… То-то же! Культура говоришь? А Святой Софии собор в Киеве – матери городов русских, кто построил? Не князь ли Ярослав Владимирович, что Мудрым зовется, который из Рюриковичей?.. Или, может, холопы графьев Потоцких да Браницких, что зимой на версты стояли, как живые факелы, когда ясновельможные пробздеться в свои вотчины, что ты Украиной зовешь, из Варшавы наезжали, – пыхтел Потёмкин.
– А история, а Богдан Хмельницкий, а Переяславская Рада? – не сдавался, строча как пулемет, советский школьник Сенька.
Хорошо же их тогда учили этому, читатель, черт побери!
– Хмель? Да какой же он украинец! Он же из шляхетского рода, иезуитский коллегиум закончил. Чуть в католики не подался. Риторикой владел, латынью. Он на польском изъяснялся, как на родном, да и шведский знал неплохо… Какой он тебе украинец? Реестровый казак. Гетман Войска Запорожского. С кем только не лаялся, кому только не служил… С Туган-беем татарским союзничал, половину того, что ты Украиной зовешь, ему на разграбление отдал. А сколько тысяч поляков живьем выпотрошил? А сколько тысяч евреев перерезал да утопил! Сказывают, вода в Буге, около Тульчина, была от кровищи красная… Ты историю-то учил?
Сенька притих. О зарезанных Хмельницким евреях им в школе не рассказывали.
– Переяславская Рада? – не унимался Потёмкин, – да у него просто выхода не было… у Хмеля. Он и к османам, и к полякам салазки подбивал. Даже к кардиналу Мазарини, слыхал про такого? Ты слыхал, что казаки французам-католикам крепость Дюнкерк брать помогали, а? Авантюрист он, твой Хмель, высочайшего, правда, полета, не спорю. Но авантюрист – пробы ставить негде. Как, впрочем, почитай и все мои разлюбезные запорожцы. Не защитники они для мужиков, и ими никогда не были. Ты ещё гайдамаков мужицкими защитниками назови или Стеньку Разина… Или, того лучше, – Пугачёва! – при упоминании этого имени Светлейший яростно сплюнул. – Но они же – Пугачёв, Разин, казаки – народ защищали…
– Это кто тебе такое напел? Не для того в казаки шли, вернее, бежали, чтобы мужикам-хлеборобам помогать да защищать их! С понятием труда в головах казацких всегда соединялось понятие мужичества! Мужиков же, которые день и ночь в трудах праведных, казацкая вольница презирала всегда, а при случае и грабила беспощадно… – при этих словах на лицо Светлейшего набежала тень. Он задумался и печально промолвил: – Я тебе вот что скажу, по-человечески крестьян да холопов, ну назовем их «народ малороссийский», мне жалко, конечно… Как же красиво поют они! Какие всё же песни у них жалостливые! Угораздило ведь их жить на окраине! Несчастная все-таки сия земля, если вдуматься… Украйна эта… Говоря геополитически – просто восточный коридор… Одно слово – окраина Империи… – И, внезапно разворачиваясь всем корпусом к Сеньке, спросил, как хлестнул: – Да, кстати, а кто у вас нынче императором?
