— Я хотела в сельскохозяйственный сначала, — ответила Вера, распахнув невинные очи, — но Володя говорит, надо еще хорошенько подумать.
— Что же он за тебя будет решать, где тебе учиться?
— Конечно, он, а кто же? — Вера удивленно заморгала. Кащенко глядел орлом. Он взял Верину руку и поцеловал. Брегет сказал:
— Я тебе, Вовка, завидую. Белой завистью, конечно. Поздравляю с законным браком. Первый ты из нас.
— Смелого пуля боится, — некстати добавил Боровков.
— Уж ты-то на такое не способен, — шепнула ему в ухо Кузина.
— Я способен на большее, — уверил ее Боровков. — Случая не было себя показать.
Сидели они еще часа полтора, по привычке подшучивали друг над другом, но подчеркнуто вежливо обращались к Вере. Каждый, сам того не сознавая, старался выглядеть перед ней в наилучшем свете. Только Кузина попробовала подпустить в ее адрес какую-то изысканную шпильку, но была укорочена Боровковым.
— Ты прибереги, Галка, свой макиавеллизм до лучших времен.
— Ба, какие мы интеллигентные!
— Мы — да.
Кузина надулась, но ненадолго. Она была добрая девушка, несмотря на свою роковую внешность. Она предложила Вере встретиться на другой день, обещая поводить по Москве и показать места, которые женщине необходимо знать. Но и тут ее ждала осечка. Вера легкомысленно заметила:
— Ой, как здорово! Ведь мы и Володю возьмем с собой?
— Зачем он нам нужен?
— Без Володи я не пойду.
Кащенко млел. И было от чего. Вера так выигрышно отличалась от их оголтело сумасбродных подружек-студенток. В лотерее жизни ему, кажется, выпал добрый выигрыш. Впрочем, подумал Боровков, время покажет, сентиментальное обожание на этой стадии еще не гарантия семейного благополучия. Ему скоро наскучил безмятежный застольный треп. Сессия кончилась, он благополучно вынырнул из круговорота зачетов и экзаменов, надеялся — выздоровевший, а оказалось, загнавший болезнь вглубь. С новой мукой вспоминал о той волшебной ночи с Верой Андреевной. Боже мой, как она была покорна! Теперь она с художником. Он ложится в постель, а она приходит из ванной, умытая, безгрешная, снимает халатик и швыряет его на пол…
Боровков скрипнул зубами, поднялся.
— Пойду я, ребята. Еще в один дом надо заскочить.
— Мы же договорились в кино? — удивился Кащенко.
— В другой раз.
Тихий предзимний вечер окружил его шорохом машин, посвистыванием водосточных труб и множеством невнятных дыханий. Дитя Москвы, он долго брел наугад, не узнавая улиц, но верно держа направление. Поднималась в нем новая кручина. «Все узелки нынче разрублю, хватит!» — бормотал себе под нос. Прохожие, перехватив его угрюмый взгляд, обходили его стороной.
