Боровков, рассеянно улыбаясь, перевернулся на бок, и в ту же секунду под ребра хлынула тугая боль. Он открыл рот, чтобы крикнуть, позвать маму, но и этого не смог. Он лежал тихо, как мышка, и боли уже не было, осталась гулкая пустота внутри, словно там разверзлась бездна. «Вера, — шепнул сухими губами. — Ты слышишь, Вера? Зачем ты мучаешь меня?»
Глава 4. ВСТРЕЧА С ЛЮБОВЬЮ
Через несколько дней позвонил в редакцию Гриневой, она его пригласила зайти. Боровков попытался по ее голосу определить, что его ждет — триумф или позор? Голос Нины Гавриловны напоминал безупречно оптимистический тембр диктора телевидения Кириллова, но это, конечно, ничего не значило. Он оделся поопрятнее, даже галстук нацепил, поехал.
В этот раз редакционный коридор был пуст. Смиряя зачастившее сердце, Боровков постучал в дверь и вошел. Нина Гавриловна сидела за столом в прежней позе, согнувшись над бумагами, вполне вероятно, она не выходила все эти дни из кабинета. Кивнув на его вежливое «Здравствуйте!», она жестом пригласила его сесть и подвинула к нему пачку «БТ».
— Курите.
Боровков сигарету взял и усмешливо подумал, что это похоже на сцену прихода преступника к следователю.
— Ну-с, — сказала доброжелательно Нина Гавриловна, — вынуждена вас огорчить, юноша. Как я и предполагала, опубликовать вашу повесть мы не сможем.
— Почему?
Гринева удовлетворенно хмыкнула.
— Вот именно — почему? Тут есть подробная рецензия, вы ее потом изучите. Видите ли, э-э…
— Сергей.
— Видите ли, Сережа, главная ваша беда, вы плохо знаете жизнь. Сейчас, в пору повальной грамотности, каждый человек, да что там, каждый школьник в состоянии написать рассказ или, на худой конец, стишата и, представьте, норовит обязательно притащить свое произведение в редакцию. То есть, с одной стороны, это неплохо, свидетельствует о росте общего уровня культуры, но с другой стороны… Вы помните, что говорил Достоевский? Для писателя главное не умение писать, а умение видеть. Умение писать — это следствие. Удивительно точные слова, они раскрывают самую суть творческого труда. Вам сколько лет, Сережа?
— Двадцать…
Гринева сняла очки и протерла стеклышки кружевным платочком. Сказала с упреком:
— Вот видите. Какой может быть жизненный опыт, какая биография в вашем возрасте? Что вы успели повидать?
— Ничего не успел, — согласился Боровков. Ему больше всего хотелось встать и уйти отсюда, но он почему-то медлил, внимательно слушал.
— Поэтому вы и пишете о том, чего нет на свете, фантазируете. Это не только ваша беда, это беда всех молодых, выросших в наше благополучное время. Даже если у них есть некоторые литературные способности, им попросту не о чем писать, нечего сказать людям. Вот вам мой совет, Сережа. Если вы ощущаете в себе импульс к творчеству, езжайте на какую-нибудь большую стройку, поработайте года три, наберитесь живого материала. Это необходимо. Ваши мысли примут верное направление. Пройдет время, и вы сами с улыбкой перечитаете эти детские опусы. — Нина Гавриловна потрясла перед его носом папкой с рукописью. Взгляд ее сиял фанатическим огнем.
