— Познакомьтесь: моя дочь, — представил профессор молодую, показавшуюся Гордею совсем юной, стройную женщину.
В тот раз и попался на цепкий крючок неотесанный волгарь. Когда они вчетвером — профессор с дочерью и Гордей с Львом Козыревым — вышли из музея, Галина Митрофановна, застенчиво и томно улыбаясь, напросилась к художникам в гости в холостяцкую их каморку на Ордынке посмотреть работы никому не известных пока еще гениев.
Через недельку же, а может, и чуть раньше, пригласила Гордея в Большой театр на балет «Жизель». Потом, как на грех, подоспел день рождения профессора, и от имени отца Галина Митрофановна настойчиво принялась зазывать Гордея на именины.
Пять месяцев спустя сыграли свадьбу. В загсе, во время регистрации, Гордей впервые узнал, что невеста уже была замужем за скрипачом, не вернувшимся на родину из заграничного турне.
По желанию Галины Митрофановны свадьба прошла подчеркнуто скромно, в домашней обстановке, с ограниченным кругом приглашенных.
Из своих знакомых Гордей позвал одного Левку, да и тот не явился.
И вот в то время, когда начали съезжаться гости, произошел курьезный эпизод, повергший Галину Митрофановну в неописуемый ужас.
Раздался очередной звонок — бархатисто-мелодичный, и немолодая прислуга с дежурной улыбкой на одутловато-кровянистом лице отворила дверь со словами: «Пожалуйста, милости просим!» В прихожую тотчас внесли огромный венок, обвитый широкой черной лентой. Оказалось, подвыпившие служители похоронного бюро ошиблись квартирой.
«В тот подходящий момент мне и следовало бежать от прельстительной невесты, разукрашенной сверх всякой меры драгоценностями!» — подумал Гордей.
Стараясь отделаться от неприятных воспоминаний, он принялся рисовать рябиновую ветку с тяжелой гроздью алых бусин, преподнесенную ему вчера нашпаклеванной клетчатой глыбой. (Уж не намеревается ля страшная фурия завлечь его в свои сети? Еще этого не хватало!)
И снова, незаметно для себя, вернулся Гордей мысленно на Волгу в Ольговку.
От соседа по улочке кривоглазого забулдыги Трошки впервые услышал Гордей о поселившемся на Кармалинском хуторе — в двух километрах от деревни — «чокнутом чудике», новом мастере гончарного цеха, куда шли одни лишь отпетые сорвиголовы — четырнадцатилетние подростки.
— Эдакий… не русского обличья… не то армянин, не то похлеще кто! Будто бы в самом Питере до войны художничал, — с присвистом тараторил Трошка, уже по утру успевший где-то хлебнуть сивухи. — Сам видел, как он малюет, а чумазые гончарята за спиной начальства рожи строят! Одна юмора!
