«Старик, ей-ей, колоритен… прямо-таки сам на карандаш напросился, — отвлекаясь от событий вчерашнего дня, подумал Гордей, листая пухлый, с погнутыми корками альбомчик. — Работал вчера с охотой, а нынче… уже за полдень скоро перевалит, а я все никак из постели не вылезу!.. С ночи зарядил дождище, и конца ему не видно».
Не утерпев, Гордей глянул в окно, иссеченное косыми острыми стрелами. Дымная, промозглая мгла окутывала, казалось, весь мир: и небо, и противоположный берег. Теплоход шел медленно, будто с трудом продирался сквозь плотную пелену, то и дело оглашая окрестности протяжными, с хрипцой, гудками. Видимо, застудил он свою луженую глотку.
А за стеклянной стеной, отделяющей каюту от палубы, хлюпали и хлюпали дождевые потоки. Не милостливый выдался денек — ничего другого не скажешь!
Кусая кончик карандаша, Гордей подумал о родной своей Ольговке. Каково-то там в эту беспросветную мокредь? Получила, ли Татьяна его телеграмму о скором прибытии?
Таня, воспитанница матери, за год до ее смерти вышла замуж и уехала на далекий Север. А лет восемь назад нежданно-негаданно вернулась в Ольговку с двумя взрослеющими дочками. Не сложилась у женщины семейная жизнь. Снова замуж не вышла. Да, по правде говоря, кому она была нужна с таким хвостом? В Ольговке и других деревнях, и селах Самарской луки женишки теперь ценились чуть ли не на вес золота.
Лишь только Гордей узнал о приезде Тани, поселившейся в материном доме, до того стоящем беспризорным, заброшенным, как сразу же послал рублей триста на обзаведение хозяйством, хотя она и не просила у него помощи. И все эти годы — пусть нечасто, отправлял переводы: по осени — на дрова, в декабре — на обновки девочкам, к маю — на ремонт дома.
Зато теперь есть где приклонить голову. Ведь если б не Татьяна, в полную ветхость пришло бы родительское гнездо. «Настала, видимо, пора светелку над избой возводить, — сказал себе решительно Гордей. — Там и мастерская будет, там и комнатуха с койкой. С Галиной Митрофановной теперь все покончено», — добавил сам себе решительно, и вспомнилось ему давнее.
…В Третьяковскую галерею на открытие выставки Нестерова, куда устремилась художественная Москва, чтобы поглазеть на огромное полотно «Святая Русь», отправились и Гордей с Левкой Козыревым. Около картины, когда молодые живописцы обменивались впечатлениями о творчестве маститого художника, с ними вступил в разговор сухонький старикан… ни дать ни взять — деревенский леший, специально для вернисажа приодевшийся в дорогой элегантный костюм. Отрекомендовался: профессор археолог, поклонник Нестерова. А чуть позже возле старика завертелась декольтированная молодая особа, обаятельная, с необыкновенно выразительными глазами, точно спелые, влажные от росы сливы.
