– Нет, – затряс головой Ралд, – никогда. Нет!
– Если Равилу признают виновной, то и я публично признаюсь. Признаюсь в том, что спас Больничную дугу, пожертвовав лишь своей совестью. Пусть и меня терзает Обвинительная бригада за то, в чем не виноваты ни я, ни Равила. Это всё Ребус, Найцес. Он нас всех уничтожил.
На двести девятый день к нему просочились журналистка из «Точности» и ее иллюстратор. Журналистка поставила в стакан на прикроватной тумбочке букетик нарциссов. Ралд уже ничему не удивлялся, однако отметил про себя, что оба они одеты в фельдшерские рубахи. Вица – или кто ещё притащил сюда «Точность» – не хотела, чтобы врачи и больные знали, что Найцеса пытают журналисты. Журналистка Одора не спрашивала его про инцидент и даже про Крусту ни слова не проронила, забалтывая его чем-то несущественным. Зато вовсю работал иллюстратор, и лишь он заговорил о его глазе.
– А вы пока что в бинтах? У вас не будет кожаной или шелковой наклепки на глаз? Мне для рисунка бы, – виновато добавил он.
– Васк, господин Найцес сейчас вообще не думает о том, как он выглядит, – укоризненно промолвила Одора. – Вот тебе бы было дело до того, насколько у тебя красивая повязка? Ты же художник, потом дорисуешь красивую наклепку.
– Да, пожалуй, – пробормотал иллюстратор, шурша карандашом.
Ралд скосил глаза на эскиз, где штрих за штрихом появлялось его прежнее лицо цветущего мужчины с аккуратно уложенными волосами, за одним лишь исключением, что теперь его правый глаз закрывала наклепка. На деле же Ралд выглядел как мешок с горем, даже подбородок осунулся так, что с него исчезла ямочка.
На слушание его отправляли под руку с двумя фельдшерами, а вернее, с одним – второй была переодетая Одора. Иллюстратор сделал свое дело и сбежал в редакцию, а Одора осталась шпионить для газеты.
Из лазарета в закрытом экипаже его доставили в полицейский зал собраний. Офицеров там было мало, но все, кто был, занимали высокие чины. Зато Ралд увидел множество дам и господ в тальмах – то были ученые-всемирщики. Когда привели Парцеса, Ралд не сумел сдержаться и охнул. Одора, стоявшая позади него, сжала его плечо. Если Ралд выглядел как мешок с горем, то Парцес был похож на смертельно больного. Его глаза как и прежде были серыми и задумчивыми, но на голове не осталось ни единого русого волоска, губы были бескровными, и даже ногти побелели до цвета пасмурного неба. Ралд был готов рыдать от жалости, чего с ним никогда не случалось. Он вообще чувствовал, что после потери глаза всемирный механизм его души стал крутиться куда-то в другую сторону.
