Сколько же времени с тех пор прошло, скольких дорогих ему людей уже нет в живых! А тех, что живы, раскидала война. Кто знает, когда все вместе соберутся?
Из раздумий его вывел голос матери:
— Ты бы, сынок, о себе рассказал...
— А что рассказывать-то? Воюю. А вот вы-то как все это время жили? Боялся я за вас.
— Ой, сынок, — всплеснула руками Вера Ефимовна. — Да если б не добрые люди. Поначалу, правда, дело чуть до беды не дошло. Щеголев — помнишь нашего председателя колхоза? — все уехать предлагал. А нам жалко было с насиженного места срываться. Верили, что остановит наша армия фашиста. Потом собрались было уйти, да дальше Валуйков не получилось. Ихние танки опередили. Пришлось возвращаться. А на околице с Канюком, ну с тем плюгавеньким мужичонком, что в колхозе конюхом работал, встретились. На рукаве — повязка. Полицай, значит. Больше того, немцы его старостой села назначили. Увидел он нас и обрадовался: «A-а, вернулись?! Вот вы-то мне и нужны. Думаете, смолчу, что ваш Колька-то в советских генералах ходит? Завтра же явитесь ко мне».
Ну, думаем, выдаст проклятый. Но в тот же вечер к нам какой-то паренек квартироваться напросился. Не наш, не чепухинский. Сказал, что сапожник. Пустили. А наутро узнаем, что Канюка-то ночью убили. И кто бы ты думал? Наш квартирант, паренек-сапожник. Он мне под подушкой записку оставил. Написал, что не волнуйтесь, дескать, мамаша, семью генерала Ватутина мы, партизаны, в обиду не дадим. Канюка, что вас выдать собирался, согласно советскому закону караем. Другим, мол, наука будет. Новый староста, — продолжала Вера Ефимовна, — нас как будто и не замечал. Ну а тот сапожник с той ночи будто в воду канул.
Пока мать рассказывала Николаю Федоровичу о пареньке-сапожнике, у хаты Ватутиных собралось едва ли не все село. В дом из-за скромности, а больше из-за того, что у ворот прохаживался молчаливый часовой с автоматом, не входили. Сдержанно гудели под окнами:
— Вот она, Советская-то власть! Дед Григорий, почитай, восемнадцать лет царской службе отдал, а ни одной лычки на погоны так и не получил. Внук же, эвон, генерал!..
— Небось не меньше как дивизией командует...
— Да куда уж там дивизией, бери выше!
До Николая Федоровича, вначале увлеченного материнским рассказом, наконец дошел этот сдержанный людской гомон. Распахнув окно, он высунулся из него едва ли не по пояс, приветливо поздоровался с сельчанами, спросил:
— Что же вы здесь стоите? Заходите.
— Так тебя ж, Федырыч, с часовым теперича охраняют, —
