— Какие новости, сынок? Давно не был…
— Новости? Грызем железом землю. Одна забота.
— А нас земля грызет… Басикару в больницу увезли.
— Да не может быть… Когда?
— Две недели прошло…
Друг отца — Басикара — был, насколько себя помнил Халелбек, одним из самых прочных и непоколебимых столпов в жизни. Неутомимый и ловкий табунщик, острослов, который меткой фразой или шуткой мог выбить из седла, как куруком[5], любого гордеца, пристыдить бездельника, срезать нахала, высмеять глупца…
И вот Басикара попал в больницу. Плотно скроенный, крепкий, как ствол саксаула, табунщик не устоял перед временем. Это известие поразило Халелбека настолько, что он и сам на мгновение почувствовал себя старым, усталым, немощным… Будто сама природа в чем-то крепко ошиблась.
— Какое несчастье! — сказал Халелбек. — Он же к дочери в Гурьев собирался… Прошлый раз все шутил… Поеду, говорит, в город. Погощу там. Может, и правда, как сказывали, течет в Урале-реке не вода, а кумыс с шербетом…
— Так вот, сынок. Сегодня в гости торопишься, а завтра…
— Что с ним случилось?
— Что? У дохтуров один ответ — старость.
Халелбек отвел взгляд — синеватая нездоровая кожа отца, заострившийся нос, темные пятна под глазами… Неделю назад вырвался в Форт-Шевченко к врачу, чтобы договориться обо всем. Врач сказал: «Вашему отцу восьмой десяток… Что вы хотите?»
— А какой Басикара в молодости был, — продолжал отец. — Барс! С земли в седло прыгал. В аламан-байге всех позади оставлял… — Горькая гримаса тронула губы. — Высушила его болезнь.
«Понял, что приехал за ним, — думал Халелбек. — Вот и не расспрашивает… Все сам понимает».
— Сынок! Родной! Вернулся! — мать, взмахивая руками, торопливо вышла из-за ситцевой занавески, перегораживающей кибитку на две части. — Как скучаю, сынок. Ни тебя, ни Жалела, ни внуков. Никого под старость… — Сухими, тонкими руками гладила сына, целуя его одежду. — Такие дни длинные… Ходишь, ходишь. Все о вас думаешь, думаешь…
Она заплакала, уткнувшись в грубую брезентовую куртку сына.
— Ну что ты, что ты, — пытался успокоить ее Халелбек, хотя у самого в горле стоял ком. — Потерпи немного. Переберусь в Узек и вас перевезу. Будем снова вместе. Еще немного… — Ему казалось, что он держит в руках птицу.
— Похудел, сынок. Отдохнуть бы тебе, попить шубата от нашей верблюдицы… Отец…
Она не договорила. Бестибай оборвал ее:
— Оплакивать собралась или гостей принимаешь?
— Сейчас, сейчас. Совсем голова как дырявый казан: ничего не помню. Где же чайник? Жалел не пишет… Дети здоровы? А невестка? Может, приедет? Погостит? Ах ты, лепешек свежих нет. Подождешь? Сейчас испеку. — Мать робко заглядывала в глаза, стараясь угадать, сколько же времени пробудет сын.
