Бьют деревья низкие поклоны,
Небо в грозных черных облаках.
К фронту движутся безмолвные колонны…
Притаился обреченный враг…
«Обреченный»?.. «Обреченный»?.. Кто — «обреченный»? Я? Почему? Я так хочу жить, возвратиться домой, в Одессу! «Домой»? Легко сказать — «домой»! У меня там ни близких, ни родных — никого. Зачем же возвращаться? Кому я там нужен?.. А других ждут. У Митьки — отец, мать, сестры, брат-инвалид. У комбата Васюты в Одессе — жена, родители. У помкомвзвода — невеста в Горьком. Ее фотографию Исаев постоянно носит в кармане гимнастерки…
Только у меня, Славки Горелова, — никого на всем белом свете. Может быть, лучше пусть убьет меня, чем того же Митьку, или помкомвзвода, или комбата? Нет, нет! Почему меня? Я самый молодой в батарее. Я еще и не жил…
Ранним утром над передним краем
Понесется грозный клич: «Впере-о-од!»
Я с тобой сегодня попрощаюсь —
Завтра, может, мой иль твой черед…
В той стороне, откуда двигались и двигались по размытым дождем дорогам колонны, начало светлеть небо. Я подумал: «Скоро, наверное, наши покажутся». И в тот же миг, расшвыривая колесами воду, ко мне понесся «виллис» и замер в двух-трех метрах от моего поста. В машине сидел комбриг со своим адъютантом. Я вытянулся:
— Товарищ гвардии полковник! Гвардии рядовой Горелов по приказанию командира штабной батареи…
— Озяб? — Комбриг остановил меня на середине доклада и обернулся к адъютанту: — Дай-ка ему хлебнуть из фляги.
У меня в руке оказалась обшитая мягкой тканью тяжеловесная фляжка. Вообще-то водку, а тем более спирт я терпеть не могу. Но сейчас никак нельзя было оскандалиться перед офицерами. Да и промерз я в самом деле основательно. Глотнул из фляжки. Жидкость обожгла рот, забила дыхание и ударила в голову с такой силой, что хрустнул череп. Я пошатнулся. Вернее, стала вдруг, крениться набок земля. Комбриг присмотрелся ко мне и приказал адъютанту:
— Останься с ним, лейтенант. Дождешься машины, посадишь его. Пусть отогреется и поест горячего. И…
Не успел комбриг распорядиться, как быть со мной. Вмешалась женщина с поразительно знакомым голосом, имеющая почему-то большую власть, чем гвардии полковник.
— Носилки! — отрывисто приказала она.
…Солнце по-весеннему светило нам в спину. Дождь, казалось, успел смыть за мочь последние остатки зимы. Начинался солнечный теплый день. С небольшой возвышенности — мы заняли ее под НП артбригады — раскинувшаяся во все стороны холмистая степь, аккуратные белые домики окрестных селений и островерхие башни выглядели теплыми, согретыми солнцем. Было тихо-тихо.
