— Петра Иваныча еще нет, — сказала она, — но он должен быть с минуты на минуту.
И я сел читать советские газеты.
Три удара — это Марш стучался в дверь — не заставили себя долго ждать. Мария поспешила по коридору, я услыхал, как скрипит замок, туго распахивается дверь, и потом вдруг раздался приглушенный вскрик Марии. Я быстро встал. Марш ворвался или, точнее, ввалился в комнату, его голова и лицо были замотаны большим черным платком. Пока он с трудом разматывал платок, я увидел в дверном проеме Марию, она прижимала кулак ко рту и молча в страхе смотрела на него.
Из-под складок черного платка показалось лицо незнакомого Марша. Он изо всех сил старался удержать свою вечную улыбку, но глаза его были пусты и бесцельно блуждали, и он весь трясся от возбуждения, несмотря на попытки совладать с дрожью.
— Мою жену… — запинаясь, отрывочно заговорил он, упав на стул и лихорадочно шаря по карманам в поисках носового платка. — Вчера ее допрашивали… семь часов подряд… без перерыва… не кормили… не давали даже сесть… и в конце концов она лишилась чувств. Она что-то им сказала — не знаю, что именно. Боюсь, что… — Он встал и принялся мерить шагами комнату, бормоча неразборчиво себе под нос, но я все же расслышал слово «неосмотрительно» — и понял все, что он хотел сказать.
Через несколько минут он успокоился и снова сел.
— Полицейский пришел домой в полночь, — сказал он, — и все мне рассказал. Я задал ему сотню вопросов и уверен, что он не лжет. Большевики считают, что она замешана в каком-то заговоре, поэтому ее заставили три раза написать автобиографию, и… — Он помолчал. — Все они разные. Теперь ее принуждают объяснить расхождения, но она ничего не может вспомнить, и, кажется, ее рассудок на грани. Между тем большевики твердо решили раз и навсегда искоренить в России все «английские махинации», как они это называют. Им известно, что я сбрил бороду и изменил внешность, за мной охотится специальный отряд шпионов, и нашедшему полагается крупное вознаграждение.
Он помолчал и отхлебнул из стакана с чаем, который Мария поставила перед ним.
— Послушайте, старина, — вдруг сказал он, положив перед собой руки на стол ладонями вниз, — я хочу попросить у вас помощи. Полицейский говорит, что ей будет хуже, если я останусь здесь, чем если уеду. Так что я уезжаю. Как только о моем бегстве станет известно, говорит Полицейский, ее перестанут терзать, и, может быть, тогда будет легче устроить ей побег. Скажите, вы сделаете это для меня?
