Дмитрий улыбнулся, когда о нем заговорили, но промолчал. После двух тарелок щей у меня стали слипаться глаза. Поэтому я спросил, где мне можно прикорнуть, и меня провели в кабинет, где я упал на диванчик и заснул мертвым сном.
После пробуждения меня охватило такое странное ощущение непривычной обстановки, что я ничего не понимал и пришел в себя, только когда вошла Варя со стаканом чая — настоящего чая из солдатского пайка Дмитрия.
Потом я вспоминал предыдущий день, свой рискованный переход через границу, поиски Марша и Мельникова, подпольное кафе и свою встречу с теперешними скромными друзьями. С обескураживающей прямотой меня также огорошила мысль, что у меня нет никаких перспектив на следующую ночь. Но я убедил себя, что до ночи еще многое может случиться, и постарался больше об этом не думать.
Степановна вполне оправилась от испуга, и, когда я вошел в кухню, чтобы умыться и выпить еще стакан чаю, она добродушно приветствовала меня. Дмитрий сидел на своем ящике в невозмутимом молчании и жевал хлебную корку.
— Давно вы уже в Красной армии? — спросил я его, чтобы поговорить.
— Три недели, — ответил он.
— И как вам там?
Дмитрий выпятил губы и пренебрежительно пожал плечами.
— Много приходится служить? — упорствовал я.
— Пока еще не приходилось.
— А строевая подготовка?
— Никакой.
— И не маршируете?
— Нет.
«Похоже, непыльная службенка», — подумал я.
— Чем же вы все-таки занимаетесь?
— Получаю довольствие.
— Я так и понял, — заметил я.
Разговор замер. Дмитрий налил себе еще чаю, и Степановна стала подробно выспрашивать, как поживает Иван Сергеевич.
— А в прежней армии вы кем служили? — при первой же возможности я снова вцепился в Дмитрия.
— Ординарцем.
— А теперь кем?
— Шофером.
— Офицерами у вас кто?
— У нас комиссар.
Армейский комиссар — это большевистский чиновник, прикрепленный к полку, чтобы надзирать за действиями офицерского состава.
— Кто он такой?
— Да кто его знает? — ответил Дмитрий. — Такой же, как все, — прибавил он, как будто все комиссары относились к какой-то низшей расе.
— А что такое эта Красная армия? — наконец спросил я.
— Да кто ее знает? — ответил Дмитрий, как будто это последнее, что может кого-то интересовать во всем мире.
Дмитрий был типичным представителем массы бездумного пролетариата того времени, который видел в большевистском правительстве случайное, необъяснимое и не более чем временное явление, коему вскорости суждено пойти на спад и исчезнуть. Что касается мыслящего пролетариата, то он быстро делился на два лагеря: меньшинство встало на сторону большевиков в стремлении к привилегиям и власти, а у большинства росло недовольство подавлением завоеванных революцией свобод.
