– А разве вы не верите в рай, в жизнь за гробом?
– Не особенно. На наши верования повлияли, конечно, и все остальные, как повлияли они и на ваши. Бывали периоды в нашей истории, когда возникали и верования в жизнь за гробом, но и тогда они сильно отличались от ваших. Для нас вечная жизнь имеет скорее тот смысл, что мы продолжаем жить в наших детях, в памяти людей.
– Выходит, если кто-нибудь грешит в этой жизни и все-таки добивается удачи, богатства, почестей, то это ему так и проходит?– вставила миссис Лэниген.
Раввин повернулся к ней. Не обусловлен ли этот вопрос каким-нибудь событием в ее личной жизни, – подумал он, прежде чем ответить.
– Большой вопрос, – медленно начал он, – может ли что-нибудь, что совершил мыслящий человек, "пройти ему просто так". Тем не менее проблема существует, и все религии пытались разрешить ее так или иначе. Как все-таки воздать праведнику за его добрые дела и страдания, и как наказать преуспевающего грешника? Восточные религии прибегают к учению о перевоплощении. Преуспевающий грешник заслужил свою удачу в какой-либо предыдущей жизни, за нынешние же грехи он понесет наказание в следующем перевоплощении. Христианская церковь решает вопрос введением рая и ада. – Он немного подумал, но тут же покачал головой. – Что ж, решения хорошие, при условии, что вы можете принять их, поверить в них. Мы евреи не можем. Наше решение вопроса дано в книге Иова, отчего ее и включили в состав Библии. Иова незаслуженно подвергают мукам, но нет и намека на то, что ему за это воздастся в будущей жизни. Страдания, выпадающие на долю праведника, часть тех трудностей, с которыми вообще сопряжена наша жизнь. Огонь жжет и ранит праведника ничуть не менее больно, чем грешника.
– Зачем тогда стараться быть добродетельным?– упорствовала миссис Лэниген.
– Затем что добродетель носит награду в самой себе, а грех – наказание. Потому что дурное всегда мелко, гадко и отвратительно, а так как наш. а. жизнь ведь ограничена во времени, то все дурное неизбежно представляет собой потерю, невосполнимую и напрасную трату нашей же жизни.
С Лэнигеном раввин разговаривал непринужденно, но обращаясь к миссис Лэниген, он невольно впал в серьезный, чуть ли не торжественный тон, словно читал проповедь. Мирьям предостерегающе кашлянула.
– Не пора ли нам, Дэйвид?– сказала она.
– О, уже поздно, – спохватился раввин, взглянув на часы. – Извините, пожалуйста, что я так увлекся. Боюсь, во всем виноват этот коктейль.
