— Увидимся в понедельник утром на Тёплой Топи, — сказал Квиллер. — И спасибо вам, правда, спасибо. Вы очень мне помогли.
В этот вечер телефон зазвонил ещё раз, и по проводу до Квиллера долетел дружелюбный голос Фрэн Ангер:
— Привет. Так вы дома?
— Да, — ответил Квиллер. — Я дома. — Он не спускал глаз с Коко, вскочившего на стол.
— Я думала, у вас нынче вечером свидание…
— Добрался до дому раньше, чем ожидал.
— Я в пресс-клубе, — сказал сахарный голосок. — Почему бы вам не подойти? Мы все здесь… пьём до посинения…
— Убирайся! — крикнул Квиллер Коко, который пытался крутить циферблат носом.
— Что вы сказали?
— Я коту говорил!
Квиллер толкнул Коко, но кот скосил глаза и стоял на своём — казалось, решал, какую бы ещё пакость учинить.
— Кстати, — заструился из трубки умасливающий голос, — когда же вы собираетесь пригласить меня, чтобы познакомить с Коко?
— ЙЯУ! — сказал Коко, устремляя этот оглушительный вопль прямо в правое ухо Квиллера.
— Заткнись! — заорал Квиллер.
— Что?!
— О чёрт! — рявкнул он, когда Коко сбросил на пол полную пепельницу.
— Ну и ну! — Голос Фрэн стал резче. — Ваше радушие меня просто ошеломляет!
— Послушайте, Фрэн, — сказал Квиллер. — У меня тут вот сию минуту — такой кавардак!.. — Он хотел было объяснить, но услышал щелчок — Алло?
Ответом было мертвое молчание, а потом — гудок. Связь прекратилась. Коко стоял твердо опершись левой лапой на рычаг,
Утром в понедельник, когда Квиллер явился в фотолабораторию, чтобы взять фотографа для репортажа с Тёплой Топи, Одд Банзен щёлкал затвором камеры и во весь голос ругательски ругался. В «Дневном прибое» Банзен был специалистом по транспортным происшествиям и крупным пожарам, а его только что посадили на постоянную службу в «Любезной обители».
— Это стариковская работа, — пожаловался он Квиллеру. — Я пока что не собираюсь спускаться с вышки.
У Банзена, который недавно залезал на вышку небоскреба, чтобы щелкнуть фейерверк Четвёртого июля, была уйма достоинств и недостатков, забавлявших Квиллера. Самый отважный и самый громогласный из фотографов, он курил самые длинные и самые вонючие сигары. Слыл самым ненасытным желудком и самой сухой глоткой пресс-клуба. Содержал огромное семейство, и кошелек у него всегда был самый тощий.
— Не будь я совсем на мели, я бы уволился, — сказал он Квиллеру, когда они шли к автостоянке. — К твоему сведению, я надеюсь, что этот глупый журнальчик с треском провалится.
Приглушённо чертыхаясь, он с трудом запихнул камеру, штатив и светильники с подставками в свою небольшую двухместную колымагу.
