Они приблизились к размалеванной, химически белокурой кассирше, она цепко оглядела корзину, подсчитала Вадиму Александровичу:
— Мужчина, с вас семь девяносто. — Отщелкала на своей машине, чек швырнула вместе со сдачей. — Следующий!
Следующим был Витюшка.
— Мужчина, с вас два двадцать!
Усмехнувшись, Мирошников заплатил за сына. Когда вышли из продовольственного магазина, Витюша не без гордости спросил:
— Слыхал, пап, как она меня мужчиной назвала?
— Слыхал. Хотя до мужчины ты еще не дорос.
— Дорасту!
— Дорастешь, за этим не станет…
И подумал: «Очередная мода, сейчас обращаются только так: мужчина, женщина. Как раньше обращались: гражданин, гражданка, девушка, хотя девушке бывало и под пятьдесят».
Потом они завернули в булочную-кондитерскую, купили два батона, кругляш рижского, полкирпича орловского, медовых пряников, кекс с изюмом, обожаемый Машей. И продмаг, и булочная-кондитерская находились в двух шагах от их дома, но и на этом коротком пути было несколько совершенно превосходных ледяных дорожек. И по каждой Витюшка норовил прокатиться. И в итоге шлепнулся. И в итоге разбил бутылку кефира.
— А-а, черт, — с досадой сказал Мирошников, выгребая из сумки остатки бутылки.
Несмотря на драматизм ситуации и на то, что прямо и непосредственно был виноват в происшедшем, Витюшка сумрачно сказал:
— Говорить «черт» — нехорошо.
— Нехорошо, — согласился Мирошников, вспомнив, что сам же отучал сына от этих «черт возьми» и «черт подери», подхваченных в школе.
Сын протяжно вздохнул. Мирошников сказал:
— Что будем делать? Давай пойдем купим новую бутылку. Взамен разбитой. А то мать намылит нам шею.
— Ничего не говорить ей?
— Можно и не говорить.
— Врать нехорошо, — сказал сын назидательно. — Ты же меня так учил… Пап, а у нас в классе Валька Зубков… знаешь, какой врун! И говорит, что его мама учит врать. Коли выгодно… Может, и тут врет? А бутылку купим, только я маме все расскажу. По правде.
— О, черт! — сказал Мирошников и спохватился: — Извини. Конечно, надо правду сказать, ты прав… Но ты, Витюшка, великий морализатор…
— А кто это?
— Ну, кто читает мораль, проповеди. Кто воспитывает…
— Это вы с мамой меня постоянно воспитываете…
— На то мы и родители. Айда, однако, за кефиром, пока не закрыли. Мы и так подзадержались, мать заждалась…
Когда снова купили кефир, Вадим Александрович вдруг подумал про этого самого Вальку Зубкова: что, если это так и есть, что, если родители приучают его лгать, приспосабливаться к обстоятельствам, учат его жить? Такие семьи Мирошникову встречались. И он подумал: кто-то так вот воспитывает своего ребенка, они с Машей своего по-другому, и как эти дети, повзрослев, будут взаимодействовать в жизни, кому из них будет труднее? Приспосабливаться легче, чем жить в открытую. Разумеется, жизнь сама обкатает, развеет иные иллюзии. А как жаль, когда они рассеиваются, эти иллюзии.
