Должностная дама заученно твердила свои инструкции, строго поверх очков окидывая их косвенным, скользящим взглядом: ей было скучно. Скучно было и Мирошникову, и он еле-еле дождался, когда нотариус стала знакомиться с его документами — поплевывая на пальцы, дама листала странички, прочитывала, вновь возвращалась, читала, как будто хотела наизусть выучить завещание, метрику, паспорт Мирошникова. «И чего ты тянешь канитель, мымра?» — с тоской думал он, уставившись на чернильное пятно на ее зашарпанном, сиротском столе.
Но вдруг в клетушку пробился солнечный луч, слепящий, не по-зимнему греющий, и будто от него на лицо нотариуса легла улыбка, преобразившая постную, блеклую женщину. Мирошников даже захлопал глазами. А женщина, которую до этого именовал мымрой, доброжелательно посмотрела на них, щурясь от солнца:
— Имейте в виду, что по существующему положению вопрос о наследстве может быть решен лишь через полгода. Предстоит много формальностей, например, опись имущества. К тому же могут объявиться еще претенденты на наследство.
Она говорила улыбчиво, мило, участливо и как бы извиняясь. Мирошниковы переглянулись. Вадим Александрович сказал:
— Закон есть закон.
— Вы пока собирайте всякие бумаги, Вадим Александрович. Пусть все будет под рукой.
— Конечно, — сказал Мирошников. — Хочется побыстрей все оформить. А когда и что получим, не имеет значения.
Они с Машей вышли на улицу, опять переглянулись с невольной усмешкой. Маша сказала:
— Поспешишь — людей насмешишь. Ты прав: оформим документы, а там уж нас не касается…
— Никуда не денешься, придется побегать.
— Хорошо, что мы ничего из квартиры Александра Ивановича не взяли… Кроме бумаг… Впрочем, кому они нужны?
«Никому, кроме меня», — с прежней тоской и скукой подумал Мирошников.
Так же скучно, тоскливо было ему потом и во всех учреждениях, куда поочередно его гнала необходимость. И так же жгло желание: побыстрей завершить формальности, побыстрей разделаться с суетой — и вздохнуть наконец облегченно.
За эти несколько дней Вадим Александрович забегался, издергался. И, когда настал срок, действительно вздохнул глубоко, с наслаждением: ф-фу, конец!
На службе Ричард Михайлович соизволил пошутить:
— А я уж было стал забывать вашу физиономию, Вадим Александрович.
Мирошников улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой:
— Вот он я, Ричард Михайлович! Еще намозолю вам глаза. — И сказал себе: «Точка!»
А вечером он сказал Маше:
— Невероятно, но мне кажется, будто ничего не было.
