— Вы понимаете, мальчик пропал! — когда сгустились сумерки, и прошло время ужина, Ирина не на шутку забеспокоилась. Конечно, Володька не идеальный сын: часто не слушался, сбегал неизвестно куда, запирался в комнате, но всегда возвращался домой до десяти. То ли опасался кого-то, то ли щадил нервы матери, но никогда не заставлял разыскивать себя, обзванивать друзей или обращаться в милицию. Но не в этот раз.
— Не кричите, — женщина в форме устало вздохнула и продолжила просматривать бумаги.
— Но он пропал! — Ирина вцепилась пальцами в край стола, поднимаясь со стула.
— Друзьям, родственникам звонили?
— Да!
— Приходите утром. Оформим по всей программе. Может, он у девочки своей загостился. Парни теперь быстро взрослеют… Утром всё, утром, — женщина бросила взгляд на стрелку часов. Время близилось к полуночи. — К девяти приходите.
— А до этого?! — Ирина как-то рассеяно вешала сумочку на плечо, пытаясь поверх неё надеть пальто, удержать в руке шарф, Володькину фотографию и бланки, протянутые милиционером.
— Не имеем права.
— Да как же так?! — она бросила бумаги на пол, топнула ногой, во взгляде Ирины сквозила паника. — Я хочу говорить с начальником!
— Ничего не изменится. Правила есть правила.
— Да плевала я на ваши правила! Вы понимаете, что он пропал?! — снова опустившись на стул, Ирина заплакала, сминая в пальцах зеленый шифоновый шарф.
— Не кричите… Ну-ну, вот, воды попейте… И утром, утром приходите.
А Володька все бежал и бежал. Когда ему показалось, что дышать больше невозможно, он почти упал на скамейку детской площадки. Она словно специально вырисовалась по правую руку яркими красками, которых в Теневой почти не было. Поэтому лестницы и качели казались неуместными и в то же время волшебными. Этот уголок выглядел заповедником цвета среди туманно-дымчатых, зыбких миражей Теневой. Броский желтый, насыщенный красный, почти лазоревый голубой вселяли уверенность, напоминали о том, что где-то есть мир настоящих цветов, настоящих звуков, настоящих людей, которые красят детские горки толстыми кистями, ругаются матом, стряхивают песок с коленей и расходятся по домам после долгого рабочего дня. А дома их ждут дети, жены, мужья, бутылка водки и колбаса, телевизор и ощущение подлинности собственного бытия, изредка прерываемого похмельным синдромом. Здесь же всё иначе. Иногда дома-фантазии возникали из ниоткуда, тротуары, стелющиеся ровными ковриками, приводили к серой стене полумрака, что за ней, никому выяснять не хотелось, да и некому было, мосты, издали кажущиеся сведенными, на поверку оказывались либо разведенными, либо вовсе и не мостами — лишь ветвями склонившихся деревьев. Всё было насыщено видениями, прозрачными и призрачными, и только яркое пятно красок становилось оплотом среди ирреальности происходящего.
