— А иначе никак?
— Иначе? — повел бровью Андрей. — Иначе можно. Перевозите резиденцию Константинопольского патриарха в Москву. Чем не выход? Папы ведь в Авиньоне жили вон сколько лет. Чем ваш патриарх хуже? Зато окажется под рукой православного монарха в православной стране.
— Боюсь, что…
— Просто не будет, — перебил его воевода. — И малой кровью вы не отделаетесь…
[1] В традиционном исламском праве за содомию — смерть. Это очень серьезное преступление. Все же, что с ним было связанно также осуждалось. Что, впрочем, не искореняло эту проблему и даже в какой-то мере культивировало, добавляя остроты.
1556 год, 7 ноября, Шатское графство[1], крепость
Петр стремительно и с нескрываемым волнением шел по улице, зажимая в руке два футляра для свитков. Достаточно внушительные. Вскрытые. Вон, печати на них сломаны и болтаются на бечевочках. Шел быстро. Хотя ему казалось, что еле ползет. Из-за чего ускорялся еще скорее…
Наконец он достиг здания ковровой мануфактуры.
Решительно распахнул дверь.
Вошел.
Прошел к помещению, где обычно находилась старшая над ковровыми ткачихами — Прасковья. И, по совместительству, его любовь. После того публичного чуть ли не отказа взять ее в жены у них отношения испортились совершенно. Она его стала избегать и, при случае, уязвлять языком, отпуская очень едкие комментарии.
Петр терпел.
Ему было больно и обидно, но он терпел. Лишь с укоризной смотрел на нее. Любуюсь ее лицом… ее глазами… Теперь же получилось все исправить…
Прасковья в своей коморке была не одна. Она там беседовала с двумя ткачихами о чем-то. Однако, когда влетел Петр, они синхронно замолчали и уставились на незваного гостя.
— Все вон! — рявкнул тот. И тут же, спохватившись, добавил той, к кому он так спешил: — Кроме тебя.
Женщины не стали перечить старшему человеку в крепости. И что-то бессвязно пискнув, выскользнули скорее, чем Прасковья успела отреагировать. Слишком уж шокировала ее эта выходка.
— Ты что себе позволяешь?! — воскликнула она, резко встав и уперев руки в боки. — По какому праву ты меня позоришь прилюдно?!
— Позорю? — несколько опешил тот.
— Да! Позоришь! Ты мне не муж, не брат, не сын и не отец. По какому праву ты смеешь оставаться со мной наедине? Да еще так бесцеремонно и прилюдно?
— Я… ты меня не так поняла.
— Да? А как я тебя должна понять?
— Мне с тобой нужно поговорить. ОЧЕНЬ нужно. С глазу на глаз. Если не тут, то где?
— Поговорить, говоришь? — напряженно переспросила Прасковья, прищурившись.
