И по сей день запах отсыревшей полыни напоминает Назарьеву похороны комиссара Арсения Кононова. Проходя мимо полянки, где были игрища, Игнат смотрел на покосившуюся каменную стену. Любил на ней сиживать Арсений.
Правы были хуторяне, предугадывая судьбу Лазарева. Несколькими месяцами позже свои же станичники повесили Силантия в Турции за жестокость и буйство. Отказаковал.
Игнат поглядел в сад. Лениво покачивала ветками яблоня, под какой в неглубокой ямке с давнишних пор лежит винтовка с патронами, наган. «Надо выкопать. Теперь все это может и спонадобиться», — решил Назарьев.
На редкость люто бушевала зима. В начале января с севера потянули тугие студеные ветры и застонали в верхушках тополей. Заходили, заклубились над хутором черные тучи, и повалил хлопьями снег. Густая метель замела тропы и дороги, поземка сравняла в степи бугорки и балочки. На косогоре у хутора, окутанные снегом, округлыми копнами возвышались кусты шиповника и боярышника.
За белыми холмами, за просторными сугробными степями Красная Армия разворачивала наступление на Южном фронте и освобождала хутора и станицы Донской области. Красная конница громила отборные казачьи корпуса. В городах спешно организовывались боевые дружины, они совершали смелые и неожиданные налеты на вражеские тылы.
За оружие взялись крестьяне. Большевистские подпольные группы вели активную подрывную работу — взрывали мосты, пускали под откос эшелоны, схватывались в ожесточенных боях с обученными, вооруженными до зубов белогвардейцами.
Казаки-добровольцы покидали фронт. Армия генерала Краснова таяла.
На Дону и Кубани, у берегов Черного и Азовского морей сшибались остатки белой армии с отрядами молодой Советской Республики. Там день и ночь стоял неумолчный гул, стон, плач и дикое лошадиное ржанье. Там крушились надежды, лились слезы бешеной злобы и отчаяния у потерявших окончательную веру на возвращение былого старого порядка в России.
В хуторах, станицах и городах пламенели красные флаги.
…Тянулись сумрачные унылые дни. Точила обида, жгла душу злость — глухая, невысказанная. Поджидал, надеялся на какие-то перемены в жизни Игнат. Ковырялся в огороде, отсыпался, отъедался, коротал дни и недели на отшибе с нелюбой женой. На свадьбе прижался к ней, поцеловал под строгим отцовским взглядом, под пьяный вскрик «горько», а потом и ласковым словом не обогрел души. Порою, сам того не сознавая, он мстил Пелагее за старшую сестру. Ему казалось иногда, что Пелагея ликует, что вышла замуж именно за него. Рада-радешенька — обабилась. Иной раз виделась во сне Любава, просыпался и сожалел, что проснулся. Где она теперь? Помалкивают все, будто сговорились, будто нет ее вовсе на белом свете. Может, где-то тут, рядышком?
