— Вода у вас жесткая, солоноватая. Ею полы мыть. Вот у нас в роднике — голубая, мягкая, пьешь и не напьешься. Голову помоешь, волосы — как пух лебяжий. — И он видел свой родник у реки под раскидистой вербой, как под зеленым шатром, видел голубую студеную воду, чувствовал запах сырого песка и нагревшихся от солнца, обступивших родник белесых лопухов. Если раньше Игнат с нетерпением ждал прихода Варвары в сарай, скучал по ее голосу и робкой ласке, то теперь старался уединиться. Строгал, приколачивал — и думал, вспоминал свою так неудачно сложившуюся жизнь.
Варвара ходила по двору увалисто, перегнувшись вперед, будто ее тянули к низу полные груди. Игнат отворачивался, старался казаться занятым, чтобы не разрушать своих так дорогих и вместе с тем тягостных воспоминаний. «Эх, ухи бы душистой, наваристой, с укропчиком… — все чаще думал Игнат, усаживаясь за стол. — Ничего у них нет — ни ручья, ни пруда. Давятся жесткой колодезной водой. Рыбьих хвостов-то, поди, в жизни не видали».
Обкапывая хилую яблоньку в саду, ударил по желтой глыбе земли, посмеялся:
— Супесь. Ну, что эта земля родить может? — с укором и жалостью поглядел на хозяйку. — Камни мягкие, ножа поточить не на чем.
Варвара сердито оправдывалась:
— Люди-то живут. И — ничего, с голоду не умирают. Видать, деды наши были дурнее ваших и не пошли вниз, к Дону.
С того дня хозяйка как-то вопросительно стала поглядывать на постояльца. Когда он чем-то был недоволен, — ушибал больную ногу, не находил нужного инструмента а сердился, — в глазах ее вспыхивал испуг. Она начинала суетиться, что-то искать, говорить угодливо, шепотом. И просила: «Не серчай. Не надо».
Чем реже отзывалась боль в плече и ноге, тем неодолимей тянуло Игната домой. Увидал во сне свой хутор, станицу, родную Ольховую. Катится она, волнуясь и вспениваясь, мимо хуторов и станиц. Склоненные ракиты и гибкая белая тала полоскают в ее волнах ветви, серебрятся крутые ковыльные прибрежья. Проснулся, вышел к колодцу, сел на сруб. Во рту пересохло. Припасть бы к родной Ольховой и пить, пить… Хотел было ночью сбежать тайком, воровски, в чем есть, но не мог. «Тяжко мне будет с нею. Надо уходить, иначе не уйду потом…» — решил он про себя. Намеревался сказать не раз, да все ум хватало духу, слона застревали в горле. И однажды за ужином, не глядя хозяйке в глаза, низко опустив голову, начал:
— Бедная сторона ваша. Ни речки, ни садов. Пекетесь вы тут, как на большой сковородке. — И замолчал Игнат, отодвинув ложку. Потом — неторопливо и глухо: — Ты, Варя, прости… но уйду я. Сердце изболелось. — Поскреб ногтем стол. — Спасибо тебе, что, что… не кинула…
