Поскакали.
— Молчит. Ну, будто язык у нее отнялся, — удивился и пожалел кто-то.
— Может, думает, что мы — карательный отряд. Боится, — попробовал как-то оправдаться Сысой. — А что? А может, мы и есть карательный, а?
— Нет. Ты нас туда не записывай.
— Про нас думают, что бандиты мы что ни на есть, — злясь на себя и на своих однокашников, сказал Конопихин.
— Армия решает судьбу родины, — влез в тихий разговор Кулагин. — Ей все дозволено. — Подмигнул одобряюще Сысою Шутову.
Игнат оброс жесткой черной щетиной. Взгляд его стал тусклым и тяжелым. Усталый, полуголодный, он все еще крепился, но в минуты погони, пригибаясь к гриве коня, думал: «Или я не в ту компанию попал? Не воюем, а знаем одно — убегаем. И куда скачем?» Иногда он рывком взлетал в седло и чувствовал, как кружится голова. В такие минуты невольно припоминался спор дяди Акима с отцом о сытых и голодных, о лодырях и деловых людях. «Непонятно пока, кто из них прав», — заключал Назарьев, чтобы покончить с навязчивыми воспоминаниями. Казаки на привалах начали роптать: где она, эта Добровольческая армия? И есть ли такая? И может, красные ее на распыл пустили, а они на похороны поспешают. Там нужен поп с кадилом, а не казак с шашкою.
Домой из Верхне-Донского округа пробирались низовские казаки-дезертиры, больные, раненые. Разживались табаком, не боясь расправы, говорили:
— Воюют казачки. Но видно — конец скоро будет. На то запохожилось. Наелись войной люди. Сыты по горло. Всем осточертело. Ежели кому в новинку…
— Умнеть казаки начали. В Петрограде Четвертый донской полк к рабочим ушел.
Опираясь на самодельные костыли, палки, брели оборванные и голодные к своим хуторам и станицам. Сысой как-то, обозлясь, сказал:
— Идут домой, гады. А кто воевать будет? Вот пальну в спину этим дезертирикам.
— Не надо, — глухо и сердито проговорил Назарьев. — Нехай топают. Может, хоть они хлеб посеют.
На заре, вылезая из пахучей копны, Игнат оглядывал кусты, балки. Старался угадать — где же он, в каком краю? Далеко ли и в какой стороне родная станица!
То и дело стычки, выстрелы, близкий грохот пушок. Казалось, что вся Россия от мала до велика оседлала коней, припала к орудиям.
И когда уж оставалось совсем близко до фронта — две-три версты, — наткнулись хуторяне на сторожевой отряд красных. В мешке оказались. Уходить не было сил и некуда. Уже опустилось солнце, но разлитой багрово-кровавый закат еще полыхал в стороне над высоким бугром. Стало тихо, будто онемела степь.
