В сенцах на широкой лавке сидел Демочка и плакал от обиды навзрыд, по-ребячьи вытирая рукавом нос. У раскрытого окна под высоким фикусом багровый от выпитого дядя жениха с далекого хутора Поганова сграбастал хлипкого гостя невесты, кричал на ухо:
— Каледин обобьет вам перья! Не туды оглобли повернули. Птенцы желторотые!
Отец Игната, захмелев, громко отчитывал свою сестру, Демочкину мать:
— Дура ты длинноволосая. Я что говорил? Откинь ты эти дурацкие думки про эту самую любовь! Не ходи за него. Любвей тебе захотелось? Это в песнях она есть, а жизнь не по песне делается.
— Да он хозяйственный, — оправдывалась сестра, — а вот из нужды никак не вылезем.
Раскосмаченная звонкоголосая гостья, вскочив на табуретку, завела песню:
Сине море взволновалося,
Бела рыбица взыгралася.
Как наехали на рыбочку ловцы,
Раскинули шелковые бреденцы…
Песню подхватили. Дядя Игната помогал в песне тем, что то и дело выкрикивал «Гах! Гах!» и огромными лапищами бил себя по бедрам, как гусак крыльями. «Выпьем!» — рявкнул густой бас. Завозились, загудели, зазвякали стаканами. Заревела гармошка, гости, гремя табуретками, пошли в пляс. У Игната рябило в глазах от нарядных кофт и вышитых сарафанов.
Вдруг, перекрывая гармошку и глухой топот танцующих, по-бабьи тонко заголосил отец Сысоя.
— Измордовали Дон, запоганили… Эх, жизнь. — Он закрыл ладонями мокрое лицо.
Гости, подхватив под руки сына атамана, вывели его на баз.
Игнат пил и не хмелел. Потом опрокинул подряд две рюмки — полегчало вроде, и показалось, что все это сборище — не въяве, а в полусне, потом сразу поплыли, завертелись перед ним гости, закачался пол. Игнат не помнил, как оказался в постели рядом с Пелагеей.
Минуло с тех пор двадцать пять лет, а Игнат отчетливо видит ту давнишнюю свою свадьбу: суетливого раздосадованного отца, хмурого дядю с далекого хутора, подплясывающего богомаза Деяна… Поди, ни у кого такой свадьбы не было.
В передней глухо хлопнула ставня. Поднимался ветер. Сын Гаврюшка заворочался в постели. Пелагея мягко прошла к нему, поправила одеяло, легла.
Игнат повернулся на бок, вытянул ноги и почувствовал, как заныли плечи. Три дня назад, возвращаясь с окопов от Волги, нес он всю ночь на своих плечах раненого стонущего летчика до ближайшего хутора. Видел Игнат на закате дня страшное зрелище — высоко в небе два немецких истребителя подбили советский самолет. Задымил он, завалился набок. Летчик выпрыгнул из кабины, над ним распахнулся парашют. Немецкие самолеты, будто играясь, пролетали над летчиком, заходили сбоку, строчили из пулеметов. Обмякло тело под парашютом, упал летчик на землю и не ворохнулся.
