Засватали Любаву — накрыла ее свекровь по старому обычаю цветастым платком, за доброе слово выпили, сговорились, кого приглашать, а свадьбу назначили на конец сентября, на первый день бабьего лета, чтобы успеть подуправиться в хозяйстве, не торопясь, по-деловому подготовиться к свадебному обряду.
Любава молчаливо оглядывала Назарьевых, слушала их хвастливые речи, не прикоснулась к рюмке с вином. О чем она думала в тот день? Проводили гостей за ворота, раскланялись.
Приезжали дядя и отец невесты, глядели подворье Назарьевых: хотелось знать, куда, на какое хозяйство отдадут Любаву. Дядя тыкал в землю костылем, говорил:
— Жирная землица.
Заглядывал в колодец, обошел, ощупал сараи и поросячьи катушки. Отпробовал в саду груши и яблоки, смахнул ножом виноградную кисть.
— В половодье баз не затопляет? — спросил он хозяйку.
— Пока бог милует и кормилица Ольховая не обижает.
Колосковы оглядывали крепкий, сколоченный из деревянных пластин курень с низами, крыльцом, оплетенным диким виноградом. Причмокивали, молчаливо кивали один другому, вышагивая по просторному ухоженному базу, любуясь свежевыкрашенными голубыми ставнями, добротной железной крышей.
Топтался дядя Любавы на проулке, вынюхивал — не скажут ли соседи худого про жениха. Но Игната никто не корил. «На богатое подворье молодайка придет, — завидовали соседские бабы. — Да вот жизнь неспокойная». — «Утихомирится, — говорили старухи. — Это в городах мордуются люди. Когда-нибудь же и надоест». — «И то верно — всякому делу бывает конец…»
После сытного обеда гости засобирались в дорогу.
— Не вовремя мы затеялись, — несмело сказал отец Любавы за воротами. — Был я на днях на руднике — за углем ездил, — так про революцию говорят много. Министры уже в третий раз меняются, либо должности не поделют. На хуторах митингуют, на «Заем свободы» подписываться скликают. Подписаться — это что кобелю под хвост кинуть.
— Не скажи, сват, — сказал Назарьев. — Деньги нынче не в цене, а вот серебро да золотишко завсегда свое берет.
— Золото мне и во сне не снилось. Может, со свадьбою-то погодим, а?
— Цену набиваешь? Или так — ради словца красного? Нам можно и погодить: у нас парень! — Гордо заявил отец Игната и лихо расправил усы, но в глазах — огоньки гнева.
Сухонький глуховатый дед Назарьев, стоявший рядом, посмеялся:
— Стращают революцией. Была одна революция в феврале, да своей же кровью и захлебнулась. — Тонким бабьим голосом причитал: — В Ростове взбулгачились. Власть взять хотели. Мукомолы да слесаря супротив генералов. Мыслимое это дело? Безголовые. Нехороший дух от городов идет. Ну, ничего, пошумят — угомонятся. Голод, он заставит и самого дюжего хозяину поклониться. Вон они по проулкам шляются. За кусок хлеба сопливого целовать готовы. — Дед махнул рукой. — Нехай женятся, раз слюбились. Пока обнюхаются, жизня и наладится.
