– Кто эта мисс Шарман? – спросил Уоттс.
– Точь Германа Шармана, банкира из Франкфурта, который умер.
– Как ты познакомился с ней? – неосмотрительно выпалил Уоттс.
Фриц, казалось, не заметил многозначительности этих слов.
– О! Я знаю ее, но она не знает меня, – ответил он. – Я знал ее отца перед смертью.
– Ты говорил с ней на борту парохода?
– Нет, я не был знаком с ней, не говорил с ней, но я фидел ее все время, а тот мужчина, я полностью в этом уверен, убил девушку после того, как парохот пришел в Сэнди Хук.
Лицо Уоттса стало мертвенно-бледным, а голос его дрожал, когда он попытался высказать сомнения в услышанном:
– Откуда ты знаешь, что ее убили?
– О, я в этом уверен, я каждый день фижу ее мертвое тело, плывущее по воте. Думаю, в какой-нибудь день ее тело найдут вниз по течению реки. Это обязательно будет, и, по словам Джеминетты, я тоже нашел человека, похожего на тебя. Если бы ты был немцем, я бы сказал, что ты именно тот человек.
Уоттс постарался более-менее овладеть собой и спросил:
– Какой у них был мотив для того, чтобы ограбить девушку, которая, как ты говоришь, была убита?
– О, там много чего было!
– Чего именно?
– У тевушки было много денег, и у нее были украшения, и облигации, и векселя немецкого банка… И у нее был багаж.
– Если у мисс Шарман было так много денег, почему она путешествовала, как пассажир-эмигрант?
– Разфе я говорил тебе, что она путешествовала как пассажир-эмигрант? – спросил Фриц резким тоном, но с предельной простотой.
Лицо Уоттса стало пепельно-бледным. Но Хармон не стал вдаваться в поразительное значение этого признания. Он просто давил на разные точки в разговоре с этим человеком, как хороший знаток конины изучает окровавленную лошадиную тушу.
– Я думал, ты сказал, что она села на корабль в качестве эмигрантки? – пробормотал Уоттс.
– Ну да, она так и стелала, но я не знаю, откута ты узнал об этом.
– Я не знал об этом, говорю тебе. Я думал, ты так сказал.
– Ну, она так стелала.
– А как ты узнал обо всех деньгах и облигациях?
– Хорошо, я тебе расскажу, – ответил Фриц.
