— Как дела, герой?!
Я смутился и опустил глаза. И тут мне показалось, что от него исходит душный запах гнили.
— Ну и скандальный же вы человек, брат! — обратился Далавай к отцу и громко рассмеялся. — Мало того, что наломали дров, так еще и человека зря обругали.
Отец пожал плечами.
— Когда приходит гнев, уходит ум, мил человек…
— Большое же дерево вы повалили! — опять рассмеялся Далавай. — Раз задумали такое дело, надо было со мной словечком перекинуться, мол, так и так. Ведь существуют определенные порядки, закон…
Отец, смутившись, начал сворачивать в трубку край скатерти.
— Знаешь, мил человек, мы не больно грамотны, да и дети намерзлись.
— То-то и оно, брат! — В серых глазах Далавая с покрасневшими веками появилась вроде бы дружеская улыбка. Он фамильярно хлопнул отца по плечу: — Вот и надо было посоветоваться со мной, все было бы как положено.
В разговор вмешалась мать, которая до сих пор молча разливала чай.
— Вы уж простите его, уважаемый.
Далавай не обратил внимания на ее слова.
Ом пристально глядел на отца, лицо его стало вдруг строгим.
— Ладно, бывает. Земляки в конце концов, живем рядом. Как-нибудь договоримся. Удар коня может принять только конь. Так, кажется, говорят в народе?
— Спасибо, дорогой, — сказал отец, опустив голову. — Пусть ублажит вас бог за милосердие к нам.
— Я-то ничего против вас не имею, — понизил голос Далавай. — Но ведь этот скандал произошел в присутствии Ташева, а он занимает крупный пост. И он сказал: «Я не оставлю это дело, пока не засажу его в тюрьму. Он оскорбил нас обоих».
Выражение лица матери мгновенно изменилось. А отец сидел с таким видом, словно махнул на все рукой.
— Я все объяснил товарищу Ташеву, — еще больше понизил голос Далавай, переходя совсем на шепот. — Это наш человек, — сказал я ему, — надо его простить. Но он пока не соглашается. Согласится, куда денется. Я пообещал, что принесу ему «сухих»[40].
Лицо матери прояснилось. Она проворно вскочила на ноги и забежала в худжру. Далавай посмотрел ей вслед. Отец все так же теребил край скатерти, пальцы его едва заметно дрожали. В тот же миг мать вынесла тот самый мешочек, который нынешней ночью отказался взять Ачинска.
— Вот, уважаемый, — сказала мать, ставя мешочек с сушеным урюком перед Далаваем. — Сухой-пресухой. Сахарный сорт. Для себя сушили. Отец постарался.
Далавай недоуменно смотрел то на мать, то на мешочек, затем громко расхохотался. Из его серых глаз полились слезы. Он смеялся, ударял кулаком по столику, тело его сотрясалось от смеха, желтое лицо стало краснее свеклы. Мать, удивленно приоткрыв рот, смотрела то на отца, то на Далавая, рука ее судорожно комкала ворот платья.
