— Э-э-э, свидетели... Не те времена! Давай-ка лучше спать...
И Лукашик повернулся на спину, стал разглядывать темное звездное небо...
Он уже задремал было, когда их подняли. Командир взвода приказал отделению Букатова копать ячейки на стыке первой и второй роты у самого полотна железной дороги. Сам показал каждому, где копать, и пошел. Не было и сержанта Букатова. Бойцы не спешили. Позванивая короткими лопатками, они перекидывались словами, вспоминали случаи, далекие от фронтовой жизни.
Их прерывали только составы без огней, которые время от времени вырастали на железнодорожном полотне. Она шли на восток, облепленные людьми с узлами. Шли поезда с ранеными, эшелоны с оборудованием, машинами. И всюду люди, люди, люди...
Бойцы провожали их глазами и снова брались за дело, думая о своих семьях. Враг еще далеко от них, а чужое горе — не свое.
Эти бойцы были еще мирными людьми. Горячая пуля пока не обожгла их. Все было еще впереди.
В четыре часа утра батальон подняли по тревоге и приказали собираться.
На сборы хватило полчаса. Бойцы, продрогшие от ночного холода, спешили. Мерно шаркали подошвы по сырому асфальту шоссе. Рядом с Лукашиком шагал Солоневич. В трех шагах впереди маячила пилотка сержанта Букатова.
Когда прошли версты две, Солоневич, будто между прочим, со своим неизменным «слышь ты», шепнул Лукашику, что Фирсов не сдержал своего слова: отдал приказ сниматься. «Говорит, люди дороже земли. Вот как...» — закончил Солоневич и неизвестно почему вздохнул.
И Лукашик подумал, что после памятного разговора в блиндаже он увидел вдруг Фирсова совсем с иной стороны. «На его месте другой бы со мной не церемонился».
5
Солнце стояло почти в зените и жгло немилосердно. В такую пору только бы забраться куда-нибудь в тень или на берег речки да загорать. А тут шагай и шагай с полной выкладкой, и все на восток. То догонял их, то ненадолго отрывался гул канонады — где-то били пушки, а может, сбрасывали бомбы самолеты — разобрать было тяжело.
Лукашик особенно боялся самолетов. В его памяти еще свежи были минуты, когда он лежал в канаве у насыпи, а над ним кружил немецкий штурмовик, поливая станцию огнем своих пулеметов. Каждый раз гул моторов вызывал у него подспудное желание свернуть с дороги и броситься в придорожное жито или спрятаться за куст. Он заметил, как тревожно и нервно оглядывались его товарищи, когда в небе показывался чей-нибудь самолет — свой или вражеский, К сожалению, своих становилось все меньше и меньше,— небо, как и земля, переходило в руки завоевателей.
