А вражеский истребитель опять набирал высоту. Со звоном и оглушительным ревом он свечкой взмыл в небо, перевернулся на спину и снова ринулся в бой. Снова отрывистая очередь из пулемета, снова веер дыма у хвоста нашего самолета...
Третий бомбовоз, не меняя курса, летел дальше. Он не собирался разгружаться, будто не видел, что делается кругом.
Вражеский самолет атаковал его на этот раз сбоку, но, видно, из бомбардировщика ударили пулеметной очередью. Самолет на миг отстал и начал набирать высоту. Все повторялось. Пике... Свист и рев... Длинная очередь...
Бомбовоз начал снижаться, но дыма не было видно. А немец кружил над ним и все осыпал его градом пуль.
С окаменевшими лицами следили бойцы за этим неравным поединком. Больно было смотреть, как машина, переваливаясь с крыла на крыло, планирует к земле.
Немец сделал еще один разворот, дал очередь, но коротенькую, в три патрона. И больше выстрелов не было слышно... Наш бомбовоз медленно выровнялся и начал плавно снижаться. Вот он совсем спрятался за леском. Невольно все замерли, ожидая взрыва, но было тихо. Только над тем местом, где исчез наш самолет, кружился вражеский истребитель, выслеживая недобитую жертву.
4
Дальше шли хмурые и настороженные.
Неожиданно позади прозвучало несколько выстрелов. Все стали как вкопанные, не дожидаясь команды. Было ясно: Кныш и Валуев в опасности.
Сержант приказал разделиться на три группы и спешить на выручку к товарищам.
По пшенице, пригибаясь, бойцы разомкнулись влево и вправо от дороги, по которой только что шли.
Не прошли они и двадцати шагов, как там, где недавно слышались первые одиночные выстрелы, поднялась дружная стрельба. С винтовочными выстрелами смешались автоматные очереди, потом бухнула граната, за ней — вторая, затрещал пулемет.
Когда из-за горки вынырнули крыши изб, сержант приказал всем остановиться и послал в деревню Лукашика и Чижова.
Сначала разведчики шли пригнувшись, потом поползли. Ползти тяжело, неудобно: мешают длинная винтовка со штыком, сумка с гранатами. Пот заливает глаза, сползает пилотка, и Лукашик то и дело сдвигает ее на затылок; болят колени и локти — поле сплошь усыпано камнями.
Глухо шелестит пшеница. Лукашику кажется, что он ползет уже целую вечность. Рядом слышно, как тяжело дышит товарищ — тот не отстает, будто кто-то подгоняет его. Лукашик пилоткой вытирает пот, что градом катится по его лицу. В пшенице душно, как в мешке,
Прячась в бороздах, огородами, за строениями, Лукашик с Чижовым пробрались в деревню к небольшому зданию школы. И тут они замерли. На школьном дворе стояли два пестрых броневика и несколько мотоциклов с колясками. У колодца умывались немцы, развешав свою одежду и оружие. Дверь школы была открыта, и оттуда тоже выходили гитлеровцы. Вот один, откормленный, коренастый, без мундира, в широких штанах-трубах с подтяжками, выскочил на крыльцо с ведром в руке и побежал к колодцу. Со смехом и шутками ему наполнили ведро, обрызгали из бочки, и он снова поспешил к школе, оглядываясь и скаля зубы.
