— Любомир… — Магда запнулась.
— Хорошо, — сказала она после паузы. — Дурно говорить такое о человеке, который уже не может ничего ни доказать, ни опровергнуть. Но… Вы правы: из нас двоих лучшим математиком была я. Физиком он был замечательным. Интуиция… Но… Он не смог бы без моей помощи рассчитать все детали, этапы и подводные камни этого процесса.
— Этого процесса, — повторил Розенфельд, понуждая Магду к продолжению.
— Процесса разрыва ветвей.
Она покачала головой и обхватила себя руками за плечи. Ее знобило.
— Он не смог бы это сделать сам.
Розенфельд молчал.
— Еще кофе? — спросила Магда.
— Спасибо. — Розенфельд поднялся. — У вас прекрасный кофе. И вы прекрасный физик.
Он сделал едва заметную паузу и закончил:
— И блестящий математик. В отличие от Смиловича.
— Вы это хотели услышать?
Розенфельд услышал все, что хотел. Магда сказала все, что считала нужным.
— Спасибо, доктор Фирман, — произнес он.
* * *
Легче ему стало оттого, что теперь он был уверен, будто знает все?
* * *
С профессором Литроу он столкнулся в коридоре третьего этажа учебного корпуса. Розенфельд искал химика по фамилии Догмар, к которому у него были вопросы по поводу нового способа создания сверхпрочного графенового материала в связи с экспертизой по делу об убийстве Баллантера — совладельца компании «Кристалл», выпускавшей графеновые подкладки для бронежилетов. Литроу то ли спешил на лекцию, то ли прохаживался быстрым шагом, раздумывая на ходу. Розенфельд случайно задел профессора локтем, извинился, и только после этого они обратили друг на друга внимание. Розенфельд еще раз сказал: «Простите, профессор», Литроу улыбнулся и вежливо ответил: «Добрый день, доктор Розенфельд». Возник естественный повод поздороваться и обменяться парой слов.
— Дело о смерти Смиловича сдали в архив, — сообщил Розенфельд.
— Разве было такое дело? — удивился Литроу.
— Стандартная процедура инспекторской проверки.
— Жаль Смиловича. — Налицо профессора набежала тень — возможно, от облака, закрывшего солнце.
— Хорошо, что я вас встретил, — сказал Розенфельд, думая, казалось, совсем о другом. — Хотел поговорить об отсутствии свободы воли в классических мирах, мне так мало об этом известно… Да и времени у вас, скорее всего, нет.
— У меня четверть часа до лекции, — задумчиво произнес Литроу.
«Я знаю», — чуть было не сказал Розенфельд.
Облако сдвинулось, и на лице Литроу вновь играли солнечные зайчики.
— Очень интересная проблема, — сообщил он. — Вы — о письме, в котором Смилович предсказал день своей смерти?
