Он хотел заинтересовать ее, и, кажется, у него получилось.
— Да? — Глаза Магды широко раскрылись. — Это… интересно. Мы… я об этом не подумала. А Любомир…
Скорее всего, подумал. Наверно, потому и сказал ей «уходи».
— Решения? Какие?
— Один незадолго до болезни ушел от жены. Другой уволился с работы и стал бомжем. Третья отказалась от ребенка, рожденного вне брака. Четвертый уничтожил рукопись романа, который писал десять лет. Удалил все файлы без возможности восстановления. Пятая решила сделать операцию по увеличению груди. Не успела. Шестой… В общем, восемнадцать случаев. Обратите внимание, Магда: решения принимали они сами, исключительно по собственной воле — не то чтобы что-то важное произошло: уволили с работы, рукопись украли… Понимаете?
— Это отмечено в эпикризах? — с интересом и удивлением спросила Магда. — С чего бы?
— Врачи интересовались предысториями, — пояснил Розенфельд. — Одна из гипотез: прогерия — результат сильного стресса. Гипотезу сочли ненаучной, потому что не обнаружили связи между фактами, которые аккуратно заносили в истории болезней, ^физическими причинами болезни.
Что-то произошло с Магдой. Что-то изменилось. Минуту назад это была одна женщина, сейчас — другая. Он знал из теории, которую не имел случая применить на практике: множество мелких движений лицевых мышц, которые замечаешь лишь тогда, когда умеешь правильно смотреть, — и лицо меняется, хотя даже на фотографии выглядит так же.
— Вы, — Магда ткнула в Розенфельда пальцем, — вы читали истории болезней. Там был хоть один случай, когда близкие люди заболевали одновременно?
— Нет, — помедлив, сказал он, вспоминая.
— Вот видите, — с горечью сказала она. — А я ушла. И он остался один.
— Он так хотел, верно? Он уже принял решение, запустил процесс, понял, чем это грозит.
— Я должна была остаться, — упрямо повторила она.
— Вы не можете себя обвинять, — убеждал он. — Если бы вы не ушли, если бы ваше решение…
Он не нашел правильного слова — его не существовало в языке, никто его еще. не придумал, но он знал, что она поняла.
— Я должна была остаться, — повторила Магда. — Но… гордость, ревность, что вы с людьми делаете?
Ревность? Она подумала о Лайзе? Были к тому основания? Неважно. Или важно? Смилович написал письмо Лайзе, а не ей. Но ведь у него не было выбора. Уже не было. Значит, что-то произошло раньше? Что-то, вызвавшее ревность Магды?
Трудно понять женщин. Но физику, как ему казалось, Розенфельд понял правильно.
