Невозможно было заставить ее сказать то, что он хотел, чтобы она сказала.
— Я испугалась… Не было причины, но мне стало… не страшно, нет. Испуг и страх — две разные эмоции, хотя я и не могу объяснить разницу. Ощущения не всегда можно выразить словами. Я испугалась, но страха не было. Я…
Она замолчала, обеими руками поднесла чашку уже остывшего кофе ко рту, сделала несколько глотков, поморщилась, поставила чашку мимо блюдца, пролив пару капель на пластиковую скатерть, и задала вопрос, которого Розенфельд не ожидал:
— Вы никогда не задумывались, почему Ромео и Джульетта умерли такими молодыми? Почему молодыми умерли Тристан и Изольда? Почему дожил до старости Петрарка, влюбленный в Лауру? Почему сказки оканчиваются свадьбой? Ведь, казалось бы, это только начало долгой счастливой жизни, о которой можно рассказать много интересного!
— Почему… — пробормотал Розенфельд. — «Они жили долго и умерли в один день». Это тоже о любви.
— Долго, — с усилием произнесла Магда. — Долго… Им казалось, что долго, а на самом деле…
Розенфельд решил все-таки вернуть разговор в ту колею, которую он создал в своем воображении и был уверен в том, что все продумал верно.
— Вы оставили Любомира, когда поняли, что именно хочет он сделать для вас обоих?
Магда наконец подняла на него взгляд и долго смотрела в глаза, будто пытаясь понять смысл вопроса, хотя все, конечно, отлично понимала.
— Я не оставляла Любомира. — Голос звучал отстраненно, будто говорила не Магда, а кто-то другой, кого она сейчас видела перед собой и повторяла сказанные им слова. — Я его не оставляла. Нет.
Но они поссорились, и Смилович заболел.
После этого — не значит вследствие…
— Он сказал мне: «Мы будем там вдвоем. Ты и я. Только ты и я. Это ужасно. Ты должна уйти». Я не понимала. «Ты должна уйти», — повторил он. Я сказала: «Нет». Тогда… он меня ударил. По щеке. И я поняла, что… Свобода воли, да. Я еще могла что-то решить, а он уже выбор сделал. И уже тогда знал.
Он знал, что произойдет, и она знала. А потом забыла, потому что выбор у нее действительно появился.
Смилович спас ей жизнь. Это был его выбор? Да — последний в жизни.
— И вы ушли, — сказал Розенфельд, надеясь быть услышанным.
Она услышала.
— Я ушла. В мир, где можно выбирать судьбу. Уехала в Сан-Франциско. А он остался в мире, где все предопределено, и выбора нет.
Розенфельд кивнул. Он не хотел, чтобы она вспоминала.
— Я изучил… насколько мог, конечно, за эти дни… истории людей, болевших прогерией. У всех незадолго до начала болезни был момент, когда они принимали важное для жизни решение. Это есть в их историях, но никто не пытался сопоставить, никто не обращал внимания, поскольку в каждом случае к болезни это вроде бы не имело отношения.
