С улицы сразу попали в широкие тёплые сени. Справа на полу стояла керосиновая лампа, огонёк едва мерцал. Толкачёв вошёл первым, за ним Аверин и Некрашевич. В углу у печки на грязном тюфяке спал человек. Аверин поднял лампу, подкрутил фитиль, стало светлее. На спавшем были погоны младшего унтер-офицера. Свет лампы потревожил глаза, унтер затряс головой, начал подниматься, захрипел спросонья:
— Кто такой? А в харю? Лампу поставь…
Он потянулся к печи, где у подклада лежала винтовка. Некрашевич схватил его за ворот, резко вздёрнул и сунул под нос кулак.
— Ты, мразь, бычья морда! Руки по швам!
Унтер опешил от такого напора. В сонных глазах проявилось понимание, руки упали вдоль тела, и он сжался в ожидании удара.
— Ваше благ…
— Выпрямиться! Ну? Где командир батальона?
Унтер закивал, губы задрожали.
— Пьян, сука?
— Ваше благородие, никак нет… — и вдруг заплакал. По небритым щекам потекли слёзы, губы искривились. Смотреть на такое было противно. Некрашевич брезгливо сморщился, отпустил ворот, и унтер рухнул на тюфяк.
— Кашин, приглядывайте за этим воякой. И за входом тоже.
Начало светать. В приоткрытую дверь стало слышно, как просыпается город. Со стороны завода донеслось шипение парового котла. Хлопнула калитка и тонкий женский голос позвал то ли сына, то ли мужа: Никола-а-аша-а-а. По дороге шли люди, разговаривали, хрустел снег под валенками.
Некрашевич пальцем указал на дверь в дощатой перегородке, отделяющую сени от казармы. Вошли уже без прежней осторожности. Блёклые утренние сумерки осветили два ряда нар и узкий проход между ними. Садило немытым телом и перегаром. Аверин ударил ногой по ближним нарам.
— Подъём! Живо!
Тишина, и только из дальнего угла прохрипели:
— Пшёл ты…
Офицеры двинулись вдоль рядов, начали поднимать спящих прикладами. Били жёстко, без разбора. Солдаты вскакивали с нар в исподнем, босые, с криками. Их гнали к задней стене казармы, сбивали в кучу. Они жались друг к другу, смотрели исподлобья, со страхом, всего человек тридцать. Некрашевич качнулся на каблуках, сплюнул:
— И это весь батальон? Свора псов шелудивых… Где командование? Офицеры где?
Ответил заросший под самые брови рыжей щетиной мужичёк.
— Так неделю, а может и боле как нет никого.
— Ты сам кто?
— Так фельдфебель Прошин.
— Свинья ты, фельдфебель. Развёл помойку. Выпороть тебя, сукина сына!
Мужичёк промолчал.
— Где личный состав?
— Так по разрешению солдатского комитета по домам в отпуска все…
Некрашевич наотмашь хлестнул фельдфебеля ладонью, у того аж голова откинулась.
