Мальчик посмотрел в сторону женщины, с которой пришел. Она отложила свой телефон и теперь читала книгу.
– Это твоя мама? – спросила Сэмми.
Мальчик кивнул.
– Повезло ей, ты тихий, – сказала она. – Моя дочь никогда не замолкает. Пожалуйста, не дергайся, – добавила она, держа ножницы в воздухе. – Я не могу тебя стричь, когда ты крутишь головой. Нет, – продолжила она, – моя дочь рот вообще не закрывает. Треплется по телефону с подружками с утра до ночи.
Пока она говорила, мальчик, не двигая головой, водил глазами вверх-вниз и из стороны в сторону, будто проходил тест на зрение.
– В вашем возрасте главное – это друзья, да? – спросила Сэмми.
К тому времени за окном уже совсем стемнело. Внутри салона горел свет. Играла музыка, и гудение машин с улицы было почти не слышным. У стены стоял стеклянный стеллаж, на полках которого аккуратными рядами были разложены средства по уходу за волосами, выставленные на продажу, и каждый раз, когда мимо салона проезжал грузовик, полки начинали слегка дрожать, а банки и бутылки – дребезжать. Пространство салона превратилось в ослепительную анфиладу отражающихся друг в друге поверхностей, а мир за окном погрузился во мрак. Куда ни посмотри, повсюду были только отражения. Я часто проходила мимо салона в темное время суток и смотрела в его окна. Из темноты улицы он казался театром, по освещенной сцене которого двигались разные персонажи.
После того эпизода, сказал Дейл, наступил период, когда при встрече со знакомыми и особенно с незнакомыми людьми, его клиентами или случайными прохожими, он не мог избавиться от ощущения, что все они дети, живущие в телах взрослых. Он видел это в их жестах и манерах, в их стремлении к соперничеству, в их тревоге, злости и радости, больше всего в их физических и эмоциональных потребностях: даже те люди, которые состояли в серьезных партнерских отношениях и которым он когда-то завидовал – завидовал их близости и тесному общению, – теперь казались ему просто лучшими друзьями на детской площадке. На протяжении нескольких недель он испытывал жалость по отношению к человечеству, «как какой-то средневековый чувак, странствующий в мешковатой одежде с колокольчиком». Это вывело его из строя, сказал он: иногда он чувствовал огромную слабость и еле-еле заставлял себя притащиться в салон. Люди думали, что у него депрессия, «и, возможно, так и было, – сказал Дейл, – но я знал, что делаю то, что должен, двигался дальше и не собирался сворачивать, даже если бы это меня угробило». В конце концов он начал чувствовать себя опустошенным и освобожденным, словно его сознание очистилось. Вспоминая теперь о той новогодней ночи, он чувствовал, будто в комнате было нечто огромное, что отказывались замечать все остальные.
