Найти таких людей было легко; сам целитель оказался более неуловимым. Потерпев неудачу при первой попытке обнаружить его местонахождение, Лаукс и Бонгарц обратились к Ланценрату, чиновнику системы медицинского страхования, с просьбой передать ему свое сообщение. Скоро пришла телеграмма от Грёнинга, а там и сам чудо-доктор явился во Франкфурт в арендованном «Фольксвагене». «Дом Рутенберга» в Гейдельберге и все остальное было уже подготовлено[254].
Хотя Грёнинг жил на вилле (куда, несмотря на ограду и старания Revue, люди съезжались толпами, парковали рядом машины и теснились у ворот), эксперименты, по совету Фишера, должны были проходить в Клинике Лудольфа Креля в Гейдельбергском университете[255]. Клиника славилась особым вниманием к психосоматической медицине. Лаукс и Бонгарц, очевидно, с самого начала предположили, что болезни, в излечении которых Грёнинг был столь успешен, являлись, по их словам, seelisch[256]. Это слово буквально означает «душевный», но в зависимости от контекста может также означать духовное, психологическое, эмоциональное или психическое[257]. Кроме того, Лаукс и Бонгарц часто использовали применительно к Грёнингу несколько устаревшее в области психологии слово Seelenarzt: буквально — «доктор души». Его медицина, по неоднократно высказанному в цикле статей Revue предположению, являлась духовной. По мнению Фишера, слишком немногие врачи умели лечить подобные болезни, поэтому пациенты «бродили, не получая помощи, от одного врача к другому, но лечение ничего им не давало». Это, по его словам, объясняло их «фанатичную надежду на чудо» — и на прием у Грёнинга[258].
По крайней мере сначала Фишер был убежден, что Грёнинг способен искупить ошибки медицины, вдохнуть в нее новую жизнь, предложить новое понимание взаимодействия психики и тела. Что было характерно для того времени, Фишер ни разу не сказал открыто, зачем нужно искупление. Он не говорил, например, что в Третьем рейхе медицину превратили в инструмент государственной евгенической программы, так что в клинических подходах не осталось ни одного уголка, не затронутого расово-технократическим импульсом. Он не обсуждал возмутительные категории расовой основы физического благополучия и болезни, высосанные государством из пальца, — категории, радикально пересмотревшие и сузившие понятие ценности человека, установившие жесткую социальную иерархию «годных» и «негодных». Те, кто считался «годным» в Третьем рейхе, а именно имеющие «арийскую» расовую идентичность, свободные от наследственных заболеваний и способные энергично и продуктивно работать, получили от государства щедрые привилегии, в том числе привилегию (а иногда — из-за криминализации абортов — обязанность) производить потомство. «Негодные», напротив, были лишены минимально необходимой поддержки и средств к существованию. Считавшиеся биологически опасными, они были отвергнуты из-за таких мнимых недостатков, как раса (например, евреи, западные или восточные цыгане), инвалидность и ряд болезней или состояний, передающихся по наследству (или считавшихся таковыми). Немецкие врачи создали систему, которая привела по меньшей мере к 400 000 принудительных стерилизаций и медицинскому убийству порядка 260 000 человек, жизни которых, на официальном языке, «не стоили того, чтобы этим людям жить»
