Но ещё это было очень больно.
Мне было девять лет, я не обладала ощущением времени. Я была ребёнком, и полгода растянулись в долгую череду дней, где не было ни скайпа, ни вотсапа, ни телеграма, ни фейсбук-мессенджера. Были звонки по межгороду и солёные слёзы. Я отчаянно скучала по маме всё детство, а тогда… Тогда я заскучала совсем сильно.
Задолго до психотерапии и книг об отношениях с родителями я поняла, что тогда — в моей первой Америке — у меня сгорели внутри «предохранители». Там как бы вышибло пробки, и я стала немного другим человеком.
В страну Америку я больше не хотела.
Долгие годы я пыталась спрашивать участников тех событий, почему так было нужно, зачем меня на полгода отправили в Америку, отлучив от семьи и дома.
Ответы оказались скучными и прозаическими, как всегда и бывает при выяснении обстоятельств травмы. Ну, жизнь сложилась тогда так. Кому-то — факт, одно из тысячи событий, кому-то — водораздел, определивший образ мышления ещё в детстве. Я всегда тосковала по Америке и одновременно боялась её. Я знала, что мне ещё предстоит как-то закрыть для себя этот вопрос.
А потом судьба сама зарифмовала мою взрослую жизнь с травматическим детским опытом.
Теперь моя дочка ходит в обычную американскую школу и по понедельникам посещает занятия музыкой, как я когда-то. День рождения её мы отмечали огромным пикником в парке, но та пиццерия из моего детства — «Чаки Чиз» — в двух шагах от нашего дома. Моя С. выучила английский, она его знает уже немного лучше, чем когда-то, в девять лет, я. А вот преподавательница фортепиано ей досталась ни на кого больше не похожая.
В Нью-Йорке я сразу начала искать дочери преподавателя по фортепиано. Ещё бы я не унаследовала эту идею фикс: ребёнок из приличной семьи российского происхождения должен владеть музыкальной грамотой, как родным языком. Диплом музыкальной школы необходим, даже если он никогда не пригодится.
Мама учила меня, что знание нот развивает мозг.
Так я, ещё ничего не понявшая о городе и ведомая исключительно интуицией, открыла дверь первой попавшейся бруклинской музыкальной школы и тут же встретила Эстер Коэн.
Я спросила на ресепшн, работают ли в их заведении русскоязычные педагоги, и через несколько минут она спустилась в тесное фойе, украшенное к Рождеству.
Эстер Коэн!
Величественная и будто знакомая. Через пять минут короткого диалога выяснилось, что она переехала в Манхэттен двадцать пять лет назад, а до этого всю жизнь проработала в той самой московской музыкальной школе, которую в итоге закончила я.
